Потом случился конфуз, довольно редкий в русском флоте. Фрегат «Рафаил» в сорок четыре пушки крейсировал между Трапезундом и Батуми. Там Черноморский флот обеспечивал действия армии на Кавказе. На рассвете 11 мая у берегов Анатолии на траверсе мыса Пендараклин совсем заштилело, паруса обмякли. В предрассветной дымке раздался тревожный крик с салинга:
— Корабли неприятеля справа!
Командир фрегата капитан 2-го ранга Стройников через минуту-другую выскочил на шканцы. Из туманного марева один за другим надвигались корабли турецкой эскадры.
— Один, два, три… — считал побледневший Стройников. Шесть линейных кораблей, два фрегата, пять корветов, два брига. Более массивные линейные корабли зыбью неумолимо дрейфовали к «Рафаилу».
— Барабаны наверх! Дробь! — скомандовал Стройников.
Небезынтересно объяснение Стройникова: «…неприятель, пользуясь попутною зыбью и имея направление полнее, сближался с фрегатом; я, дабы отвлечь оных и продлить время до ночи, темнота коей могла способствовать спасению фрегата, следовал его движениям, но он, имея преимущественный ход, не допустил до сего, приближался и пополудни в два часа пресек все направления; видя себя в столь неизбежном положении, созвал всех штаб- и обер-офицеров, для отобрания мнения каждого, которые, общим согласием, положили обороняться до последней капли крови и в случае нужды свалиться с неприятелем и взорвать фрегат; но нижние чины, узнав намерение наше, объявили, что фрегат не допустят сжечь, а сделавшийся в сие время штиль лишил меня и последних способов к защищению и нанесению неприятелю вреда, а в 4 часа пополудни фрегат взят неприятельским флотом».
Пленение русского корабля было позорно. Трудно представить в деталях, что в самом деле происходило на «Рафаиле», но нельзя и не доверять командиру пусть и сдавшегося корабля.
А быть может, у нижних чинов мудрости было больше, чем у офицеров? Ведь пленили же русские моряки турецких янычар. И те сдавались, моля о пощаде. В конце концов, у жизни для всех цена одинаковая. Вера, царь, отечество. Но православие почитает Библию, а в Библии сказано — «не убий». И что в сознании тех же крепостных людей в матросских робах олицетворял самодержец? Не дрогнув, тысячами отправлявший на каторгу, на тот свет им подобных? И многое ли приобретет отечество, потеряв безвозвратно сотню-другую своих сыновей? Одно дело, когда есть смысл и хоть малейший шанс достойно сражаться до последнего и победить. Если же такой возможности нет? Пятнадцать против одного. И одна дорога — на тот свет? Во всех иностранных флотах в такой ситуации надлежало спускать флаг. Другое решение лежит за пределами разума. Русские же люди часто действовали по велению сердца и совести. Но корабль следовало уничтожить.
Приказ царя о «Рафаиле» заканчивался указанием: «Уповая на помощь Всевышнего, пребываю в надежде смыть бесславие фрегата «Рафаил», не оставить его в руках неприятеля. Но когда он будет возвращен в власть нашу, то, почитая фрегат сей впредь недостойным носить флаг русский и служить народу с прочими судами нашего флота, повелеваю вам предать оный огню». Всех офицеров царь разжаловал в матросы, кроме мичмана, который находился в крюйт-камере.
Наказ царя исполнит спустя четверть века при Синопе Павел Нахимов.
А через три дня черноморцы доказали свою неустрашимость. Отряд кораблей — фрегат «Штандарт» и два брига «Орфей» и «Меркурий» — находились в разведке у Босфора. На подходе к проливу рано утром 14 мая неожиданно с востока показалась турецкая эскадра. Сигнальщики насчитали тринадцать вымпелов, из них шесть линейных кораблей. Определив состав сил неприятеля, командир отряда капитан-лейтенант Сахновский поднял на «Штандарте» сигнал: «Следовать в Сизополь». Надо было известить флот о появлении противника, так как турки уже начали погоню. «Штандарт» и «Орфей» легли курсом норд-вест, имея ветер в бейдевинд. Командир «Меркурия» капитан-лейтенант Александр Николаевич Казарский приказал подвернуть, имея ветер в галфвинд, и «Меркурий» стал отходить в сторону. Капудан-паша размышлял недолго: два корабля русских быстро уходят на север, их не догнать, надо взять в плен этого одинокого безумца. «Меркурий» остался один на один с неприятелем. Теперь судьба его зависела от ветра. Когда он свежий, можно быстро развить большую скорость. На этот раз не повезло. Ветер заметно стихал, а к полудню паруса заполоскали. «Весла на воду!» — скомандовал Казарский, на низко сидящем бриге их применяли для маневра в безветрие. А между тем от турецкой эскадры отделились и устремились в погоню два линейных корабля — «Селимие», сто десять пушек на трех палубах, и двухдечный «Реал-бей» с семьюдесятью четырьмя пушками. На их высоких мачтах верхние паруса — брамсели — забирали поток ветра на высоте, и турки на глазах сближались с русским бригом. Уже слышны оттуда истошные крики капудан-паши: «Сдавайся, убирай паруса!» Стало ясно — сражение неизбежно. Отдав приказание изготовиться к бою, Казарский собрал офицеров. Первым получил слово, согласно уставу, младший по чину, поручик корпуса флотских штурманов Иван Прокофьев.
— Нам не уйти от врага, — не раздумывая, сказал поручик, — выходит, надо драться. Но турки сильнее нас в десять раз, значит, нетрудно догадаться, чем кончится бой. Но русский бриг не достанется победителям. Последний из оставшихся в живых взорвет его. Мы до конца постоим за честь родного флага.
Все офицеры, как один, поддержали товарища. Казарский собрал матросов на шканцах. На бриге бывало всякое, как и на всех кораблях — и линьки и мордобой. «Что ответят ему матросы?» Ответ экипажа на решение офицеров был быстрым. На одном духу прокричали матросы троекратное дружное «ура!». Тотчас начали готовиться к бою. Расчистили палубу, сбросили в воду ял и затопили его — мешал обстрелу с кормы. Вооружили на юте ретирады-пушки. Около люка крюйт-камеры положили на якорный шпиль заряженный пистолет, чтоб последний из оставшихся в живых офицеров выстрелил в порох и взорвал корабль. Папки, приказы, документы, сигнальные книги завернули в брезент и к свертку привязали груз — затопить при угрозе захвата. Около кормового флага Казарский выставил часового:
— Стреляй во всякого, ежели кто попытается спустить флаг.
А противник, предвкушая легкую добычу, шел напролом.
Раздался гром орудий пашинских кораблей, неподалеку взметнулись всплески. Турки палили из главного калибра тяжелыми мраморными ядрами. Бой начался. Теперь все зависело от искусства командира, отваги, умения и слаженности экипажа. Казарский действовал бесподобно. «Меркурий» маневрировал неожиданно и дерзко, и туркам никак не удавалось занять нужную позицию, чтобы нанести по нему смертельный удар. Сначала они стремились взять его в «два огня», зажать между своими бортами и одним-двумя залпами всей бортовой артиллерии уничтожить или пленить бриг. Однако «Меркурий» то и дело ловко уклонялся, и раздосадованному неприятелю оставалось вести малоэффективный огонь только из носовых пушек. Наконец с превеликим трудом туркам удалось зайти с обоих бортов брига, взять его в клещи и открыть перекрестный огонь. Пятьдесят пять пушек правого борта «Селимие» и тридцать семь пушек левого борта «Реал-бея» обрушились на русский корабль. Казалось, судьба его решена, но случилось невероятное. Воспользовавшись тем, что первый залп турки «смазали», а густой пороховой дым закрыл от них цель, Казарский направил бриг в сторону «Селимие» и под его форштевнем ускользнул от смертельных клещей. Неприятельские корабли продолжали ожесточенно палить, не заметив этого маневра, и бриг наконец-то долбанул неприятеля. Метким выстрелом лучший канонир «Меркурия» Лисенко поразил грот-мачту «Селимие». С перебитыми снастями «Селимие» сразу потерял ход, лег в дрейф и вышел из боя. Казарский не обращал внимания на неприятельские ядра и пули и в пылу боя не заметил, что совсем рядом, с палубы «Реал-бея», в него целится турецкий снайпер. Но матрос Щербаков, стоявший рядом с командиром, опередил вражескую пулю, успел грудью заслонить командира и, смертельно раненный, упал.
