-Но ведь он же не учитель, - самодовольно отмахнулась Маша. - Пидоры вообще противные все такие. Похожи на баб с яйцами.
-Откуда тебе знать? – тише, тише, спокойнее. – Ты со многими геями знакома?
-Я по телевизору их достаточно видела. А лично с ними знакомиться мне и не надо. Как подумаю, что они с мужиками целуются – аж передергивает.
Злая до остервенения, Ксюша свернула разговор, и с этого дня старалась с Марией больше не общаться.
Общалась с Леной. В школе, до школы, после школы – это общение как будто возвращало их в старые времена, и дружба начиналась сама собой, без приложения каких-либо усилий.
-Ковальская! – Лена с хохотом заваливалась в Ксюшин кабинет после уроков и демонстрировала два билетика. – Ты знаешь, что мы с тобой прямо сейчас идем в кино?
-Завадская! – В тон ей отвечала Ксюша. – А ты знаешь, что если ты будешь так орать, то в кинотеатр я попаду уже глухой?
Встреча с Асей произошла позже, и – как всегда – неожиданно. Они просто встретились в коридоре, и остановились друг напротив друга в обтекающих их потоке школьников.
-Здравствуйте, Анастасия Павловна, - первой поздоровалась Ксюша, старательно держа голос в нужной тональности.
-Здравствуй, Ксюша.
Они смотрели друг на друга и молчали, а школьники все шли и шли куда-то мимо, и звенел над головой гул перемены, и бился где-то в истерике очередной сигнал очередного пейджера.
-Ты теперь будешь у нас работать? – Спросила Анастасия Павловна, не двигаясь.
-Я УЖЕ здесь работаю, - ответила Ксюша, не двигаясь тоже.
-Ну что ж… Я желаю тебе удачи.
Она еще раз посмотрела на Ксюшу, и этого взгляда Ксюша понять не смогла.
После работы она часто уходила гулять. Бродила по знакомым с детства улицам, с плеером на поясе. То грустила, то вдруг срывалась с места и бежала неведомо куда – то ли навстречу солнцу, то ли за убегающей все дальше мечтой.
Однажды оказалась около дома Анастасии Павловны. Замерла, глядя на подъезд, у которого когда-то провела много часов. И, словно признаваясь в чем-то самой себе, перешла дорогу и присела на лавочку – ту самую лавочку, на которой столько раз сидела еще школьницей.
Бывает и грусть у любви, и печаль.
Не может любовь только радостной быть.
Когда говорят, расставаясь, прощай,
Казалась бы, нужно скорее забыть.
А я тебя помню, а я тебя помню.
Хоть ты не звонишь, и не пишешь давно мне.
То к полночи время, то близится к полдню.
А я тебя помню. Я тебя помню.
Она не знала, как эта песня попала в ее плеер, но от прозвучавших слов слезы выступили на глазах.
А жизнь закружила свою карусель.
И снова заботы, и снова дела.
Но если меня ты не помнишь совсем –
Любовь на любовь лишь похожей была.
Ксюша выключила плеер. Она снова и снова смотрела на подъезд, в котором, возможно, Анастасия Павловна давно не живет, и думала о том, что в ее жизни, после стольких лет, кажется, снова появилась цель.
BACK. BACK. PLAY.
Ира вернулась с каникул раньше положенного, привезя с собой шикарный загар, новую прическу, две сумки вещей и три миллиона впечатлений о прошедшем лете. В общежитии она встретила только сонную вахтершу, да Лешку с третьего этажа – он помог донести до комнаты сумки, и тут же откланялся.
-Леш, из наших кто-нибудь еще приехал? – только и успела крикнуть Ира в удаляющуюся спину.
-Ксюха, Кот и Ромка Живчик, - послышалось вдалеке, за секунду до того, как быстрые шаги перестали быть слышны.
Ира вздохнула, открыла дверь и по одной затащила внутрь сумки. Комната, простоявшая почти два месяца закрытой, пахла, на удивление, хорошо. Протертым ковриком на полу, ржавыми сетками кроватей, легкой пылью встроенных шкафов, покрашенных голубой краской «от застройщиков». Сероватым тюлем на окнах, отсутствием гудения старенького холодильника, и, конечно, любимыми тапками-кроликами, выглядывающими из-под кровати.
Не раздеваясь и не разбирая вещей, Ира принялась наводить в комнате уют. Уложила на кровати по матрасу, застелила простынями, сверху бросила подушки, расправила одеяла и накрыла цветастыми покрывалами. Потом вынула из шкафа зеленую скатерку, и застелила ею обеденный (он же письменный) стол. Затем пришла очередь пыли, которой за лето здесь накопилось немало. Ира нашла на подоконнике пластиковую бутылку с проделанными в пробке дырочками, сбегала в туалет, налила побольше воды (успев посетовать, что горячую так и не дали) и, вернувшись, принялась разбрызгивать воду по комнате, следуя за ней с совком и веником.
Через час-другой комната засияла свежестью. Ира сидела за столом, чинно пила чай из кружки с носиком, вдыхала свежий воздух, врывающийся в открытое окно, и задумчиво гладила себя по коленке, обтянутой новыми спортивными брючками (летний мамин подарок).
Она думала о том, чем будет заниматься оставшиеся до начала занятий три недели, о том, как хорошо было дома, и о том, зачем она вообще сюда так рано приехала?
И было абсолютно очевидно, что ответ прост и понятен, что он родился еще раньше, чем был сформулирован вопрос, и что он никогда, ни при каких обстоятельствах, не будет озвучен вслух.
Допив чай и сложив чашку в тазик, Ира потянулась и подошла к зеркалу. Ей нравилась новая прическа, парикмахерша – папина знакомая тетя Катя – действительно оказалась мастером своего дела. Но так кардинально менять стиль… Если раньше её светлые волосы просто торчали в разные стороны, то сейчас они представляли собой колючий ежик и длинную косую челку. На затылке тетя Катя вообще их сбрила, оставив маленькую щетинку, как в мальчишеской стрижке. Сверху короткие прядки рассыпались хаотично – какая на лоб, а какая и сбоку. Всё это было очень смело, прикольно, шкодно и немножко вызывающе. А главное – это было красиво. Короткая стрижка подчеркнула каждую черточку Ириного лица, многие из которых доселе были как будто на втором плане. Открылся высокий лоб, литые скулы, и даже острый подбородок стал как будто еще острее.
В комнату постучали. Ира вздрогнула, пригладила на голове волосы, быстро пожалела, что теперь они такие короткие и под ними не спрятать лицо, отвернулась от зеркала, одернула на себе футболку, и хрипло сказала:
-Входите.
Дверь со скрипом отворилась. Ира выдохнула и чуть не сплюнула прямо на пол с досады: в комнату вошла никто иная, как комендант общежития Василиса Михайловна.
-Ты что это так рано вернулась, Лемешева? – спросила она, цепким взглядом осматривая комнату «на предмет нарушений и непорядков». – Каникулы-то еще не закончились.
-И вам доброго дня, - пробормотала себе под нос Ира, но недостаточно тихо: Василиса резко обернулась и подняла выщипанную ниточкой бровь.
-Я говорю, к учебе надо подготовиться, - громко сказала Ира, хлопая глазами и изображая святую невинность, - а дома мешают.
-Вам везде мешают, лишь бы не учиться… - Василиса заглянула под кровать, зачем-то подергала рукой занавеску и сморщила губы. – В общем, так, Лемешева. Я про Куропаткину всё знаю – что она замуж вышла и теперь у мужа живет. Так что с сентября новую соседку тебе подселю.
Это был удар под дых. За последний год Ира так привыкла жить одна, что теперь не представляла даже на секунду, как в этой комнате (её комнате!) появится чужой человек. И ведь он же (вернее, она) будет спать вот на этой кровати, ходить по Ириному коврику, залезать в Ирин холодильник.
-Василиса Михайловна…
-Ты, Лемешева, в конец совесть потеряла. Пришла бы в прошлом году, честно сказала бы: так и так, Куропаткина уезжает, я хочу жить одна. И что-нибудь придумали бы. А ты решила обмануть. И кого? Меня! Человека, который на эти пять лет тебе матерью родной должен был стать.
