— Если вы спрашиваете о моей смелости, то скажу, что в концлагерь я попал скорее по недоразумению, чем за какой-либо подвиг. Но там я узнал необычайно мужественных людей. К сожалению, большинство из них погибли. Однако время, когда люди умирали за высокие идеалы, позади, и, к счастью, войны больше не будет никогда. Теперь нужны люди с мужеством иного рода: посвятить свою жизнь целям, во имя которых, мы убеждены, стоит жить. А это порой труднее, чем умереть во имя такой цели.
Что-то больно выспренне, словно мне это подсказывает на ухо Роберт Давид… Неужели я хочу произвести на нее впечатление?
Люция заметила, что он поднял бокал, нерешительно приблизила к нему свой. Посмотрела в глаза Мариану.
— Вы начинаете внушать мне почтение, и это меня беспокоит. Так вот, чтоб избавиться от этого беспокойства: почему вы не взяли с собой жену?
— Тут вы застали меня врасплох — погодите, я должен сообразить, как ответить. Ну, во-первых, мне это и в голову не пришло. Во-вторых: откуда мне было взять столько валюты? В-третьих: полагаете, наши власти так легко оформили бы ее документы, ради того лишь, чтоб ей повидать Женевское озеро? Милая Люция, я все еще невелика птица. Это академик Хароус может себе позволить: поеду с дочкой, пускай полюбуется на Женевское озеро!
Не переборщил ли я? Словечки «все еще», пожалуй, не следовало вставлять…
Но Люция засмеялась. Весело наблюдала, как официант с помощью крючка на шесте включает висячие инфраобогреватели.
— Папа действительно довольно упрям. И от этого у него бывают неприятности.
— Это, скорее, признак большого научного авторитета. Думаю, такие люди живут по иному, быть может, более строгому моральному кодексу, вследствие чего с их высокие позиций некоторые условности или правила кажутся им ничтожными и бессмысленными. Но кто вправе их одергивать? Так что в большинстве случаев их претензии удовлетворяют. Только уж когда они в своих требованиях обнаруживают полную бестактность, получается плохо. Как у Земмельвейса. На этом-то он и погорел.
Люция вздохнула.
— Все-то вы знаете, а я — почти ничего. Не лучше ли нам потанцевать? Если гематологи умеют танцевать…
— Очень плохо, но вы, закаленная спортсменка, уж как-нибудь выдержите!
— Где работает ваша жена? И какая она? — полюбопытствовала Люция, когда после танца они вернулись к столику.
— Три раза в неделю показывает детишкам кукольный театр. Сейчас разработала новый комплект кукол в каком-то новом, более современном стиле. А еще написала пьеску для театра марионеток, довольно веселую. Теперь, так сказать, домашним способом собирается накрутить мультфильм.
— Вы ее любите?
Почему незамужние женщины так часто расспрашивают о женах? Причем даже в тех случаях, когда у самих нет никакого охотничьего интереса?
— Люблю. С той поправкой, что после долгих лет совместной жизни супружеские отношения постепенно сводятся к дружбе. Если хотите, это своего рода корректное партнерство.
— Почему у вас нет детей?
По озеру вдали двигались навстречу друг другу две цепочки огоньков — казалось, их столкновение неизбежно. Но они миновали друг друга и начали удаляться в разные стороны.
— Первый раз не получилось, а так как я немного суеверен, то увидел в этом — глупо, конечно, — нечто вроде знамения. Мне стало казаться, что интересы науки вступают в противоречие с мелочной механикой семейной жизни: пеленки, погремушки, вся эта атмосфера вокруг младенца, детский крик днем и ночью… Вероятно, в начале научной карьеры многие из нас бывают высокомерными снобами… А теперь уже поздно заводить детей: ведь мы с женой однокашники, протекторатное поколение, потерявшее несколько лучших лет жизни. В сравнении с вашими однокурсниками мы, сразу после войны, оказались студентами почтенного возраста.
— Откуда вы знаете, какие годы жизни — лучшие? А может, для вас они только начинаются? — Люция глянула на него поверх бокала.
Был ли в этих словах еще какой-то скрытый смысл?.. Они возвращались в отель по ночному городу под ручку, словно давно были близки.
— Странно: два человека, которым… И познакомились только в Женеве!
— Вы пропустили часть фразы — что вы хотели сказать? (Этот Роберт Давид в каждом из нас оставил такой след, что невольно начинаешь перенимать его тон!)
— Два человека, которым, пожалуй, давно следовало узнать друг друга, познакомились только в Женеве.
Ключ от ее номера висел у портье, значит, папенька еще не вернулся. Как-то я выпутаюсь из этого положения? Мариану самому было любопытно. Рыцарь обаятельной молодой женщины, с которой провел весьма приятный вечер…
— Ведь это ваша комната, правда? — остановилась Люция у двери в его номер. Помещение Хароусов было на несколько дверей дальше.
— Как всякий истинный и предусмотрительный чех, я, конечно, взял с собой маленькую плитку. Могу ли я пригласить вас на чашечку кофе?
Толстый ковер коридора заглушал все звуки, доносившиеся снизу, из вестибюля. Люция испытующе посмотрела в глаза Мариану; молчание затягивалось.
— У вас жена, а у меня приятель, который меня любит. А не сыграть ли разок в рискованную большую игру?
— Да, но вы теперь немножко любите и меня…
— Откуда такая самонадеянность? — сдавленным голосом проговорила она.
— Вы вольны это отрицать.
Люция прямо смотрела ему в лицо своими дразнящими, слегка раскосыми глазами.
— Я не могу этого отрицать, — прошептала она, хотя коридор был пуст.
Он поцеловал ей руку — рука заметно дрожала. Не будем пошляками.
— Успокойтесь. Ваш отец может вернуться в любую минуту и, естественно, зайдет ко мне узнать, куда вы подевались Я приглашаю вас просто на кофе.
Полчаса назад Хароус и Люция попрощались с Марианом. Раз уж они в Швейцарии, отец хочет съездить на пару деньков в Альпы, показать дочери, как смотрится со стороны Церматта самая красивая в Европе гора — Маттерхорн. Люция, конечно, предложила Мариану сопутствовать им, но он, извинившись, отказался. (С одной стороны, у него нет денег на такую прогулку, с другой — пора ему возвращаться в Прагу; но привел он, естественно, только второй довод.) И прочитал разочарование в глазах Люции, хотя ей предстояла такая восхитительная экскурсия. До чего же все относительно для человеческого сердца, если оно чем-то увлечено, и как мало нужно, чтобы любые ценности утратили свою значимость наполовину!
В номере еще стоял запах дорогого мыла, каким пользовалась Люция. А впереди у Мариана эта треклятая обязанность заехать на обратном пути во Франкфурт… По мере того как близился час отхода поезда, Мариану все меньше и меньше хотелось это делать. И надо мне было дать себя втянуть в этот заговор нашего класса, решившего вернуть Ивонну! По правде говоря, странно немного и то, что, сверх ожиданий, в дело ввязался Камилл. Или… или он не в силах раз и навсегда вычеркнуть ее из сердца? И в письмах от чужого имени нашел наконец возможность признаться ей в чувствах, достойных Ромео?
Бедный Камилл — опять крушение, второй раз и уже окончательно, если говорить об университете. И все же, кажется, вторую катастрофу он переносит легче, чем первую. Правда, не говорит этого прямо, но мы достаточно давно знаем друг друга, чтобы догадаться кое о чем и без слов. Ему уже трудно было воскрешать в себе студенческое рвение среди коллег моложе его на добрых пяток лет. В конце концов, он уже писатель, а что такое они? В свете этого факта Камиллу, пожалуй, важнее издать книгу, чем получить университетский диплом. Вполне возможно, что теперешнее изгнание, закамуфлированное под «уход по собственному желанию», даже принесло ему облегчение.
Мариан уложил в чемоданчик последние мелочи. Через четверть часа надо спуститься в вестибюль, если он хочет вовремя добраться до вокзала: два-три такси всегда дежурят у подъезда.
Как глупо, что они навязали мне это… И Роберт Давид… Не впадает ли он преждевременно в детство? А может, просто у меня никогда не было должного чувства товарищества к нашим? Или мой мир не только сужен, но (в этом немножко стыдно признаваться даже мысленно) лежит совсем в иной плоскости, несколько выше, чем их?
