Перед пустым стулом Миши все еще стоял нетронутый бокал с аперитивом.
Лоб Мерварта пересекла хмурая морщина; Перница молча курил, уставившись в стол; Крижан попросил у официанта расписание поездов — завтра ему предстояла командировка в Братиславу. От внимания Крчмы не ускользнуло, что Пирк, огорченный испорченным настроением, беспокойно ерзает на стуле; в крови этого доброго парня — бессознательная потребность помогать людям, только делает он это не всегда удачно; сейчас он обратился к Крижану, видимо, вдохновленный видом расписания поездов:
— А знаете, пан доктор, как один железнодорожник сдавал во время войны экзамен по немецкому? Его спросили: «Wann fand der Polenfeldzug statt?»[62] Он не ответил и, когда его вышвырнули вон, пожаловался товарищам; да как могу я, черт возьми, знать на память, когда отходит поезд в Польну?
Засмеялся один Крчма, прочие поддержали Пирка лишь слабой улыбкой.
Перница отказался от второй чашечки кофе, встал вместе со своей женой, что-то тихо сказал Мерварту, после чего отвел в сторону Мариана:
— Свою треть расходов за пиршество отдам тебе завтра. Он сказал это совсем тихо, однако Крчма все же расслышал.
— Брось, об этом и речи быть не может! Обед устроил я! Крчма выпил рюмочку коньяку и наклонился к Мерварту:
— Почему Перница уходит? И куда?
— Сказал — в Институт макромолекулярной физики. — Мерварт и не попытался приглушить голос, сидевшие за столом навострили слух. — Несколько дней назад он заявил мне, что собирается искать работу в другом месте, и отговорить его не удалось.
Обеденный перерыв подходил к концу, слушатели курсов потянулись обратно в зал заседаний. На лестнице Камилл углядел Руженку — она, как всегда, была аккуратно причесана. Ее утреннее выступление было в самом деле на очень хорошем уровне: тщательно разработанное, обоснованное, без пустых фраз. И если Камилл выразил ей свое уважительное восхищение, то вовсе не потому, что она весьма похвально отозвалась в своем докладе и о его литературной деятельности. И оба по дороге в столовую продолжали обсуждать ее речь. Этот интересный разговор прервали соседи по столу.
— Договорим после занятий, ладно? — Руженка обдала Камилла сияющим взглядом.
Сегодня Камилл как бы спустился с высот своего неосознанного высокомерия: впервые ему пришла в голову мысль, что Руженку следует признать равноправным партнером. А их предобеденный разговор утвердил его в мнении, что он может это сделать, ничуть себя не насилуя.
— А что, если нам сбежать с лекций? — сказала Руженка, когда они подошли к залу. — И спокойно договорим, только на свежем воздухе! От этих лекций на меня хандра нападает.
За окном бесшумно слетали редкие снежинки, на дороге зазывно звякали бубенцы конных саней, доверху груженных вещами отдыхающих на турбазе, расположенной высоко в горах, под самым гребнем Крконошей.
— Ты здесь начальство, — ответил Камилл. — Если нам за это не влетит…
— Шестьдесят слушателей или пятьдесят восемь — кто заметит? После обеда расписываться в табеле не надо… А уж что такое прибавочная стоимость или закон отрицания отрицания, ты, надеюсь, усвоил из жизненного опыта. Вообще не понимаю, зачем тебя погнали сюда — ты ведь скоро уйдешь от нас, вернешься в университет.
Мысль была заманчива. Только еще преодолеть врожденное чувство порядка… А Руженка, на удивление, так и горит спортивным азартом…
— Жизнь без праздников — будто длинная дорога без трактиров, как говаривали древние римляне. А что сказал бы Роберт Давид? Что сила его подопечной Семерки всегда была в солидарности. Мы с тобой, правда, всего лишь осколок нашей компашки, тем паче я не могу тебя бросить. Встретимся на лыжне?
Они поднимались на лыжах по лесной дороге; с просеки открывался вид на отели и туристские базы глубоко внизу в долине. Труба дома, в котором проходили их курсы, старательно извергала дым. Теперь там пятьдесят восемь слушателей отчаянно борются с дремотой, ибо второй час пополудни — час критический: после сытного обеда дух человеческий перемещается в область желудка, а калориферы металлически потрескивают, а голос лектора тянется монотонно, а за окнами бесшумно опускаются снежинки, веки наливаются свинцом, их тоже неудержимо тянет вниз…
— А мы сбежали с уроков, Камилл, уй-юй!
Его тоже охватило чувство удовлетворения. Эти курсы для библиотекарей, вопреки всем ожиданиям, проходят неплохо. Оба могут быть весьма довольны сегодняшними утренними занятиями — да не сочтут это нескромностью, но Руженка, так же как и Камилл, наверняка чувствует, что они имеют право считать себя как бы духовной элитой среди прочих.
Дорога неуклонно поднимается в гору, заснеженные деревья приобретают самые фантастические очертания… Вон черт с рогами, там расселся медведь, а это — великий маг ку-клукс-клана, а то еще баба-яга скрючилась… Камилл не сразу осознал, что идет слишком быстро — в армии их здорово натренировали на лыжах, к тому же теперь у него вместо тяжелого автомата висит через плечо легкая сумка с двумя апельсинами от обеда. Остановился, поджидая Руженку.
— Не пора ли обратно? В половине шестого будет темно как в мешке.
— До турбазы полчасика ходу, а мне страшно хочется кофейку.
Положим, девушка, насчет получасика ты ошибаешься, а впрочем, надо ли возражать?
Глубокие пышные снега, морозный воздух приводили в восторг, и давно уже казалось им совершенно ненужным продолжать утренний разговор. Там, внизу, сейчас в спертом воздухе томятся скукой пятьдесят восемь человек, а здесь — деревья с северной стороны занесены белыми заносами, похожими на спины драконов, маленькие елочки уже даже и сказочные фигуры не напоминают, они превратились в толстые сахарные головы, ни одна зеленая веточка не выглянет, между близко стоящими образовались даже снеговые перемычки, похожие на большие белые палатки.
— А тишина-то, Камилл, послушай!
Абсолютный сон природы, ни единого звука жизни, только здоровое биение собственного сердца, да временами стонущий деревянный вздох — это где-то прогнулись под белым грузом два скрещенных ствола. И Руженка, разгоряченная утренним своим успехом и подъемом в гору… Во влажном воздухе аккуратная прическа у нее развалилась, и так ей даже лучше, она такая свежая и, в сущности, хорошенькая. Вообще в этом библиотечном мирке она стала такой уверенной в себе, я должен признать — начальствует она надо мной тактично, скорее даже не начальствует, а вроде бы советуется, как, бывало, в школе. А ведь в последнее время не случалось, чтоб его понимали, восхищались его работой или, того пуще, «болели» за него. И надо сознаться, в литературе Руженка разбирается, она по-настоящему начитанна — видно, Крчма знал, что делает, когда старался сблизить их обоих. С красотками Камиллу не везло — и вот на обратном склоне молодости он оказался одиноким, с алиментами на шее… В сущности, потерпел крах — и отчасти по собственной вине. Крчма? Все судит, все взвешивает человека — неужто думает, что в этом его долг?
После короткой передышки поднимались еще добрый час, а турбазы нет как нет. В заснеженный лес прокрались первые тени сумерек. Ну, я-то как-нибудь спущусь с горы и в темноте, но я ведь и за Руженку в ответе… Она, правда, мое начальство, однако в старом воинском уставе говорится что-то насчет того, что при некоторых обстоятельствах решение принимает тот, у кого воля и чувство ответственности сильнее. И если у меня действительно есть чувство ответственности, я просто обязан заставить ее немедленно повернуть… Вместо этого Камилл поймал себя на том, что перспектива довольно-таки авантюрного предприятия начинает его увлекать, И только для очистки совести он спросил:
— Слушай, может, сдадимся?
— А что ты болтал о величии природы, освобожденной от всякой человеческой мизерности?.. Как видно, от поэзии ты спустился к прозе! Но без порции кофеину у меня не хватит сил на обратный путь. Доставай-ка апельсины, а потом — дальше!
