— Двинули скорей, промокнем! — Она схватила Камилла за руку, заставила бежать. Глянула на часики — ура, сегодня во всем везет! Родители уже ушли из дому… Дождь припустил, но что значит какая-то промокшая блузка? Радостно влекла Руженка Камилла вверх по лестнице, словно нечаянную редкостную добычу,

— Ну вот… Что приготовить? Чай, кофе или лучше грог? Мокрый пиджак повесь на плечики. Но первым долгом — грогу…

Она выбежала и вернулась в халатике с оборочками, извинилась за такое неглиже — промокла-то ведь не меньше Камилла!

— А ваших нет дома?

— В кино ушли.

Убежала, стук собственных каблучков смутил ее — стоп, придержи-ка маленько, как бы такая прыть, достойная шестиклассницы, не показалась анахронизмом при твоих-то двадцати семи годках! Уже двадцать семь — о боги, как безвозвратно и… впустую пролетело время, отмеренное для любви, для так называемых безумств молодости, хотя бы для скромных приключений… Но ничто еще не потеряно, как знать, быть может, Камилл и явился, чтобы искушать судьбу, ведь выбрал же он место для работы именно в моей читалке… Камилл, любимый мой Камилл — дело моего престижа, пускай мне суждено прождать еще не знаю сколько…

Руженка вернулась с грогом, обменяла стакан, который он взял сначала, — в другом было больше рому, чем воды.

— Ну, рассказывай о себе, должны же мы разобраться, почему нижние фазы твоей синусоиды так глубоко упали…

Она села на диван, закинув ногу на ногу, руки широко распростерла по спинке… халат стянут только поясом на талии — великолепная ситуация, которая ей и не снилась: она принимает Камилла в отсутствие родителей!

Постепенно он разговорился: сел на мель со своей психологической повестью, в которой хотел исследовать душу заключенного, вернувшегося из концлагеря.

— Как бы тебе объяснить… Смысл анализа заключается ведь в том, чтобы снова собрать воедино отдельные части, да так, чтобы получилось нечто более цельное, чем прежде… Анализ и классификация — всего лишь предварение синтеза. А я вроде мальчишки: разобрал часы из любопытства, как там они работают, а собрать не умеет. Другими словами, знание концлагерной обстановки, полученное через Мариана, оказалось недостаточным. Я понял вдруг, что сотня подробностей, о которых услышал, может, пожалуй, составить недурную мозаику, но никак не единое целое. В общем, правдоподобно изобразить бесчеловечный мир постоянных унижений вряд ли возможно, если не пережил всего этого лично. Правда, для изображения чувств героя, которому, пока он был в заключении, изменила любимая, у меня хватило бы личных переживаний. — Камилл усмехнулся с некоторой горечью. — Но тут ведь вопрос принципиальный: я чувствую, что эта проблема, вся эта тема очень далека от того, что нынче требуется, — от картины «кипучей эпохи созидательных усилий, борьбы нового против старого в свете завтрашнего дня при социализме». — Горькая ирония прозвучала в этих его словах. — А писать о наших стахановцах я, к сожалению, не умею — и не собираюсь.

— Возможно, тебе полезно прочитать что-нибудь на аналогичную тему. Ты ведь был лучшим в классе по французскому языку; читал Давида Руссе? — Она внимательно следила, как подействует на него ее профессиональная эрудиция. — Если хочешь, я с удовольствием покопаюсь в нашей картотеке и уже послезавтра что-нибудь тебе подброшу.

— Спасибо, Руженка, ты неоценимое сокровище.

— Однако этот ром что-то ударил мне в голову, — Руженка одарила Камилла сияющим взглядом. — А ты пьешь как монашка, сейчас приготовлю еще… Да расскажи о наших, все меня забросили, только Пирк зашел как-то в библиотеку, понадобилась ему специальная литература о его любимых машинах…

Дождь порывами хлестал по окнам, чувство защищенности от непогоды усиливало интим. Руженка внесла из кухни новую порцию грога, села за угол стола, поближе к Камиллу. Наконец-то: впервые сегодня он смотрит на меня как на женщину и, быть может, думает то же, что и я: а не прав ли был Роберт Давид, когда старался сблизить нас двоих? Когда в тот раз они ехали на автомобиле в Катержинки, Камилл сказал ей в доверительном разговоре, что брак по разумным соображениям, без страстной любви — вещь для него непредставимая. А какого счастья дождался бедный парень со своей большой любовью Павлой? Какого понимания может он ждать от нее, от этой расчетливой девчонки, этой откровенной потребительницы? Должен же он чувствовать, что я-то готова была звезды с неба для него снести… в конце концов, и сложена я недурно… «Берите в жены девушек со спортивной фигурой, а не с красивым личиком», — внушал как-то мальчишкам наш учитель физкультуры, когда мы сумерничали на привале во время лыжного похода; этому учителю самому изрядно испортила жизнь неверная красотка, А Крчма с ним согласился.

— С Робертом Давидом встречаешься?

— Мариан должен благодарить его с утра до ночи: Крчма вытащил его из большой беды… от которой мог пострадать и я.

— А почему о таких вещах я узнаю после того, как все кончается? — Руженка, любопытствуя, придвинулась к нему. — Рассказывай же!

Камилл поведал ей историю с Надей Хорватовой, завершившуюся тем, что Крчма принес профессору Мерварту неопровержимые доказательства того, что несчастная покончила с собой. Это совсем иначе осветило халатность Мариана: у Нади попросту появился случай реализовать одну из многих возможностей. Не исключено, что и халатности-то никакой не было, Теперь они могли представить дело и так.

— А ты тут при чем?

— При том, что та другая злополучная баночка была моя.

— Так что ты несколько преждевременно ушел из института.

— Я не хотел еще больше осложнять жизнь Мариану. В таких ситуациях всегда ведь оживает то, что уже было улеглось, — например, вспоминают о чьем-нибудь неподходящем происхождении…

Дождь переставал; Руженка слушала Камилла затаив дыхание.

— Где же ты теперь работаешь?

— Подыскиваю что-нибудь… Она осеклась.

— А Павла?

— Дома с ребенком.

— То есть у вас никакого заработка?!

— Я нашел покупателя на одного Прайслера, эта картина еще из нашей старой квартиры. Надеюсь, сделка состоится.

А я-то, я-то…

— А я-то тащила тебя в погребок… О господи, прости, Камилл! — Она положила ему на руку горячую ладонь.

Он виновато глянул на нее.

— Это ты меня прости, Руженка. Мы с тобой товарищи, так что… Понимаешь, ребенок еще маленький, но ты не поверишь, сколько ему всего надо, и Павле…

Голос его странно прервался — словно от рыдания.

Руженка села рядом, в утешение сжала его руку обеими ладонями, он ответил слабым пожатием. В висках она слышала стук собственного сердца, но очень скоро к ее взволнованности примешался оттенок разочарования: стало быть, то, что он пришел к ней в дом, было вынужденным— да, слово «нужда» тут самое верное… Если б он хотел близости с ней — лучшего случая, чем сейчас, не представилось бы, когда ее чувства напряжены до отказа, — а он, вместо того чтоб хотя бы обнять ее, только пассивно оставляет свою руку в ее руках, и в его слабом пожатии— просто благодарность, признательность за сочувствие и понимание, и ничего больше… Как долго, как долго еще буду я питать напрасные иллюзии? И припомнилось ей жестокое суждение двух ее товарищей; дело было в восьмом классе, они и не подозревали, что Руженка стоит у них за спиной. «Берегись неудовлетворенных девчонок — Руженка из тех, что повиснет у тебя на шее так, что посинеешь, полузадушенный…»

Сжав губы, Руженка отсела на прежнее место, под влиянием какого-то унизительного стыда избегая его взгляда; но и Камилл тоже искал прибежища в стакане с остывшими остатками грога.

— Надо что-то придумать, Камилл, — заговорила она потом будничным тоном — и все прошло, ушло, отрезвевшее сердце забилось спокойно, от случайной вспышки счастья остался лишь некий гибрид понятий, на первый взгляд противоречащих друг другу: рассудочное сочувствие. — Не можешь ты жить распродажей картин, да и без отметки в паспорте тебя скоро сочтут тунеядцем. Не обижайся, но одна наша сотрудница собирается в декретный отпуск, а замену себе еще не подыскала. В денежном отношении это место не Эльдорадо, но полагаю, тебе и за твоих мышей в институте платили не бог весть сколько.