Вожди почили в бозе, А новых нет пока, Жидки да мафиози В Советах и в ЦК. И катятся кортежи, И вносится нитрат, И «нобелевский» свежий Созрел лауреат. Душа небес взалкала? И в обществе – темно: Хоть в «леворадикалы», Хоть в «право», все одно... Ах, добыли свободу (Виват нам, дуракам!) Библейскому народу И прочим Собчакам. Еще б самих нас к стенке, Чтоб – некому тужить: Сплошные евтушенки, Сплошной бомонд и жидь! Куда желаешь – виза, Вся жизнь – сплошной полет, Ну, словом, как Раиса Максимовна живет. 1990 Каких кровей Он? – старая дилемма. Как был зачат? – загадка глубока. Метрических бумаг из Вифлеема Не сохранили горние века. Известно лишь – когда и кем распят Он, И кто орал: «Распни его, распни!» Так что ж теперь зациклились на пятой На краткой строчке паспортной ОНИ? Недавно лишь «расшили» пунктик узкий, Но не был снят сей пристальный вопрос: Еврей ли Он?.. Не важно! Он – за русских, Он – Иисус Иосифыч Христос! 1998 Сон, конечно, и нынче крутой: Рай, приемная, очередь к Богу. Дверь открыл референт молодой И сказал: «Посидите немного!» Как на иглах сижу, как в тюрьме, Поминутно роятся вопросы: Что тут делают – нищий в чалме Иль буддийский народишко босый?.. Тут Пророк, через стену влетев, Снял хитон и сошел с колесницы, И, приветствуя офисных дев, Выпил пепси из рук ангелицы. Наконец я увидел Его, Как и ждал, Он промолвил солидно: «Поднял списки Я, сверил Ф. И. О., Крыжик есть, но ...оплаты не видно». Облик кроткий, а в голосе лед. И сквозь лед отчеканилось: «Знайте! Тыща в твердой валюте за вход На развитие Рая... Ступайте!» Кромку неба нашел без труда, Разбежался и ухнул по-русски. Хорошо – не задел провода! И проснулся от сил перегрузки. И – к окну. Потрясенный стою. Мир земной не обрадовал взгляда. Что сказать тут, коль даже в Раю Не избегли влияния ада. 1999 Когда громили танки Дом Советов, Я горько пил за души всех поэтов. И багрянел от крови сам собой Телеэкран когда-то голубой. Шестой канал – Ротару и «Лаванда», А на втором – расстрельная команда: Грачев-паша – змеиный камуфляж, Бурбулис – подстрекателей типаж, И прочие искатели наград... Зашел сосед – упертый демократ, Я без раздумий вышвырнул соседа: Локальный гром, негромкая победа. И пусть ликует сам с собой один, Зомбированный «ящиком» кретин. А Дом горел, прицельно танки били, При СССР их ладили в Тагиле: Камулятивным ухнут, пробасят... И я налил еще сто пятьдесят. Возник Спецназ, Омон, Бейтара тени... В столице кровь, беспамятство в Тюмени, Россия вновь на дыбе и во мгле. И злой прораб, кайфуюший в Кремле, Торжествовал и всем судил удавки. И Черномырдин – слон в посудной лавке, Гоняя мух во рту, в герои лез, Как лез вчера в ЦК КПСС. Когда Немцов с Явлинским мух прогнали, И всем Гайдарам сребреники дали, В квартире дверь, как будто в небе кратер, Разверзлась вдруг, явилась Богоматерь: «Переживем, – рекла, – а пьянку брось!» И нимб сняла, повесила на гвоздь. 1999 С подозрением гляжу я на сей твердокаменный город, Не берусь выгораживать даже работный народ. Дружно пропили «ВИЗ» [1], «Уралмаш» промотали. И впору – Снова песнь заводить про несчастный кирпичный завод. Вот свой поезд дождусь, подпирая колонну вокзала, И надолго закружит глубины пространства и лет. И кургузый Свердлов, что не сдернут еще с пьедестала, – На аптекарских ножках – вздохнет с облегченьем вослед. Настроенье опять – уводите и сразу повесьте! От одних открестился, к другим не прибился, не смог. Вновь трамбуют асфальт на расстрельном Ипатьевском месте, И трагедии русской все катится смертный каток. Ну, понятно: да здравствует! – нет ни цензур, ни запретов. Но пришла и расплата. Во мгле найти версты-пути. И пример налицо: даже пары приличных поэтов. Как ни тщись, в этом городе нет, с фонарем не найти... 1997 |
