На земле моей, земле метельной, С разудалым посвистом ветра, Стал Ямал страною сопредельной, Ненадежной спутницей Югра. В Салехарде тучи ходят хмуро, В суверенных надолбах Надым. Там Басков. Поэт. Сегодня Юра Говорит: границу отстоим! И в стихах воинственные те же Территориальные права. А Махмуд Габдель грозит: зарэжу! Шутит так. Но шутка какова! Даже солнце общее не греет, А луна и звезды говорят, Будто я к Тарханову Андрею Снарядил карательный отряд. Нацепив торжественные латы, Отложив перо и чистый лист, Наш Андрюша – кедром в три наката Укрепляет свой Ханты-Мансийск. Паритеты, суверенитеты... В головах – сумятица, бедлам. Жили-были светлые поэты, Рюмки вдрызг и – чечки пополам... 1998 Встанешь утром, те же беды Оккупация, позор! Над Россией – в знак победы Полосатый триколор. Ни один не дрогнет мускул На иконе – у Христа, Красно солнце светит тускло, – Это общие места... За окном конкретный вид: Кандагарский инвалид, У него Афган в печенках, Будто злой душман сидит. Со вчера горя и шая, В мятых взорах – боль и крик, Мужики вопрос решают, Как залить за воротник. Три «мента» воришку мочат, Так слегка пускают кровь. Девка – страсть! – отдаться хочет За «лимон» – и вся любовь. Безупречный меж людей – Серый живчик воробей! Воробья смириться с гадством Не принудишь, хоть убей. 1998 Там порядки и нынче чётки, Каждый вписан в свою графу, Скажем, адские сковородки Лижет Суслов. Но это ж – тьфу! Для кого-то – смола, оковы, В три гадюки свистящий кнут. Для товарища Горбачева – Пунктик общий для всех иуд. Собирайся, мол, паря, с духом, Все оформлено: бланк, печать! Для острастки залепят в ухо: «Потерпи. Не моги серчать». Соответственно обстановке, Выйдет Дьявол, прочтет Указ: «Час пришел! Вот твоя веревка, Специально тебе припас!» 1998 Засунув гвоздодер за голенище, Как финский нож, И важный, словно прыщ, Он пристально – Лежит что плохо! – ищет Среди живых и брошенных жилищ. То колесо, То образок с божницы, То пуговку средь мусора сеней! Вещица – дрянь, Но может пригодиться, Сам Плюшкин Наклонился бы за ней. «Мышкует» – в ночь, Идет в поход в другую (На людях чтя морали и табу!), Несет доску смоленую, тугую, А подфартит – чугунную трубу. Обочь и вдаль Гудит-свистит эпоха. И он с зарей, покрякивая аж. Со смаком мечет кашу из гороха, Удачным был На ток ночной вояж. Потом соснет – «куфайку» в изголовье, Проснувшись, Щец откушает горшок. И, берегя бесценное здоровье. Целебной травки примет корешок. Не курит. Да! Не чахнет и не пышет, Чалит себе, укромно шелестя. Но слух прошел, Слушок, точней: «Он – пишет! «Из мусорной корзины» – повестя». Словарь и стиль визжат, Как поросята, И местных тем убог и скучен круг. Уж написал ноль целых две десятых За двадцать лет мучительных потуг... И как-то Гоголь, Выглянув из мрака, (Он чародей и – может иногда!) Прочел страницу, лоб потер: «Однако...» И подтвердил: «Как скучно, господа!» 1991 Детина-критик гневным текстом «Врага» бичует, весь дрожа, Сквозит эротикой и сексом Его пещерная душа. Другой шумит о днях ГУЛАГа, Никто Отчизне не помог, Зато прибрали власть и блага, Как говорится, под шумок. На съездах-сессиях токуя, На главном клиросе страны, Мы видим – дулю нам какую Суют сии говоруны. Сулят топор. Готова плаха. И «дело», знать, заведено. И «гнев» грядущих Карабахов Отрежиссирован давно. Да только зря сдвигают кружки За свой фарцовый интерес: Лжедмитрий выстрелен из пушки, Иуда сам в петлю залез... 1991 Как допрежь ордена, презенты, Только гуще, позорней ложь. Сплюнешь горестно, в президента Хоть со скользом, но попадешь. Сколько их на Руси Великой, Не промажешь, бери подряд: Тот не вышел умом, тот ликом, Испохаблен калашный ряд. Вот один из них «ангел кроткий», Из прорабов – усвой и взвесь! Как цементным раствором, водкой Укрепляет маразм и спесь. Ну, взорлите ж, гудки заводов, Ну, ударьте, колокола!.. Прав был загодя «вождь народов»: Эвон сколь напласталось зла! 1991 |
