Среди полей, где мир и тишина, Где даже гром грохочет с неохотой, Лежит моя крестьянская страна Со всей своей нелегкою заботой. Там ждут апреля ранние цветы, На теплой зорьке лопаются почки. И мать хлопочет утром у плиты В простой домашней ситцевой сорочке. И так светлы в заснеженную стынь Ушедших лет сомненья и печали. Там деревенька с именем простым – В других краях о ней и не слыхали. И по ночам все тот же свет в окне, И люди в каждый светлый праздник мая, Наверно, вспоминают обо мне, Когда застолью песни не хватает. 1968 Вижу, первым лучом обогрето, Словно чей-то вдали силуэт, Все стоит посредине рассвета Мое детство двенадцати лет. Все хохочет, ударив в ладоши, Словно тайно опять и опять Убежал я по первой пороше Отзвеневшее эхо искать. И стоит, будто в горле иголка, Все, что выпало в детстве любить. И не может никак перепелка Эту память мою усыпить. 1968 Этот домик горбатый И поныне стоит? Жил там чудаковатый Одинокий старик. Век был занят работой, Он работу любил, Все дела да заботы, Даже сон позабыл. Покосится крылечко, Прохудится ли сеть, Дед не может на печке Полчаса усидеть. То не чинена сбруя, То колодец пустой. – Дед, садись, потолкуем! – Не могу, занятой! Так и годы промчались, Ах, какие притом! Смерть пришла, постучалась. Пропустил ее в дом. Свечку под образами Деловито зажег. – Чем ты, дедушка, занят? – Помираю, сынок... 1968 Ночью над крышами вызвездит, Заиндевеют дымы... Вот и прожил я безвыездно Двадцать четыре зимы. Падали вьюги пушистые На ледяной косогор. Не покосился и выстоял Наш деревенский забор. Там, под еловыми лапами, Спали снега до весны. Белой метелью оплаканы Чистые детские сны. Глянь, уже вербочки спелые, Елочка – точно свеч!? Зайцы, вчера еще белые, В сером дают стрекача. 1968 На службе моей незвонкой, У северных флотских скал, Я тоже одной девчонке Счастливые письма слал. На маршах – в колоннах строгих Врастал я в шинель бойца. Однажды мои дороги Сошлись у ее крыльца. Плыл вечер в такой знакомый, В сиреневый майский дым... Тогда, на побывке дома, Я встретил ее с другим. Ну что ж?! Я прошел беспечно, Бодрясь, не подал руки. «Ничто на земле не вечно!» – Дробились ее шаги. Не вечно! Я брел осенне... Не вечно! Не надо слов... Я вскоре стрелял в мишени, Как в личных своих врагов. Промашки не дал... А ныне, В сумятице трезвых дней, Сдается, от той гордыни – Ни легче ни мне, ни ей... 1968 Уже кричал на стадо зычно Пастух у крайнего плетня. Я шел, шурша плащом столичным, В кармане мелочью звеня. В конторе фермы пахло квасом. Не продохнуть от папирос. И бригадир, сержант запаса, Писал наряд па сенокос. Уже крыльца скрипели плахи, Где мужики встречали день, Заправив чистые рубахи, Как гимнастерки, под ремень. Им, как всегда, в луга с рассветом, Где слышен кос напев простой. Им невдомек, что кто-то где-то Скорбит: деревни нету той... Трещал «пускач» неумолимо. Я сам был грустно поражен: Вот бригадир проводит мимо Свой поредевший батальон. Проводит с гордостью, но все же Понимаю между тем: Ему сейчас узнать дороже – Я в гости или насовсем? 1968 Где-то в домнах плавится железо Для войны: на бомбы и штыки. У соседа длинные протезы Щелкают на сгибах, как курки. И отец не спит от раны жгучей, Хоть твердят о сне перепела. И хранится соль на всякий случай, Что в войну бесценною была. 1969 Эти взоры – мурашки по коже! В клуб-столовой сидели зека И восторженно били в ладоши, Если в цель попадала строка. Полчаса па стихи «отпыхтели», Но поэты – не тот интерес. В мини-юбочки радостно целя, Вызывали на «бис» поэтесс. Вновь цвела и светлела эстрада. И с восторгом – подарок судьбы! Будто луны, из дальнего ряда Поднимались обритые лбы. Поднимались, как «родные братья», Что судьба им еще посулит? Беспокоясь за мероприятье, Напряженно сидел замполит. Он сидел, как на углях-иголках, На посту на своем боевом, И запястье в давнишних наколках Забывал прикрывать рукавом. 1969 |
