Ни скота, ни урожая, Но полным-полно вина. Бабы пьют и не рожают, Мужикам – лафа одна. Оглядишь округу малость, Как на раны бросишь соль. Генофонда не осталось, Кто сказал бы: Пить доколь?! Вот у брата двор – палаты, Загляденье за версту. От рассвета до заката Брат мой трудится в поту. Что-то строит он, строгает: Сыновьям, мол, передам! По-хозяйски осуждает Тех, кто халкает «Агдам». Наагдамятся, звереют, И пошли «баранки» гнуть... Здесь уж точно – не евреи Виноваты. Вот в чем суть! 1994 В стране бардака и бедлама, Где в пору ввести паранджу, Я вроде Хусейна Садама Один оборону держу. Сорвал уже голос: ребята! Но где там! Сидят с похмела. Все ближе стучат автоматы Противника: наша взяла! Уже не прошу подкрепленья, Есть дух и – попробуй возьми! Придет ли когда замиренье? Скорее уж лягу костьми? Тщета – упованье на Бога, Каких-нибудь там ворожей. И нет к замиренью намека – Ни с наших, ни с тех рубежей. 1994 За родную, бля, Россию пьем до дна. Ю. Басков ...Ну, а я слагаю книжки, Перед Родиною чист. Но и жалкой медалишки Мне ни в жизнь не даст Борис. А поскольку эти оды Не ласкают слух Кремля, Я пишу – «продукт свободы» – За железной дверью, бля. Обманул меня цековский Этот к рынку переход. Вот Владимир Жириновский Тот всерьез зовет в поход. Правит на телеэкране, Сразу видно храбреца! Хоть в Индийском океане Я отмою пот с лица... 1994 Я пахал чернозем. И старался, как мог. Тракториные гулы всходили под небо. Исходил от земли сладковатый парок, Как от свежей ковриги пшеничного хлеба. Полыхал в моих чувствах фантазий костер, С рычагами в ночи я срастался кромешной. А под утро халеи слетались с озер И ходили за плугом моим трехлемешным. А зимой подо льдом я тянул невода, Было горько, коль выберешь невод порожним. Но, стряхнув с полушубка кристаллинки льда, Забывался я на ночь в избе придорожной. Вспомню с радостью службу во флотской БЧ [13]Хоть, конечно, та служба была – не малина Много лет проступал еще след на плече, Несмываемый след – от ремня карабина. Мне еще довелось открывать «севера», Был и там я счастливым, идя первопутком. Был зеленым в ту пору, и брал «на ура» То, что нынче обдумал бы зрелым рассудком. Поучали: пора бы остыть, отдохнуть! Я ж еще походил в мировом океане, Ну хотя бы затем, чтоб за чаркой блеснуть: «Помню в Рио... А как-то на Кубе, в Гаване…» 1995 Жизнь пошла – загонит в гроб! – Рэкет, надувательство. Но и в нас созрел микроб, – Зуд предпринимательства. Как-то трактом, в гололед, Мчал водитель бешено, Не вписался в поворот И – в кювет заснеженный. Зябко. Дует в кулаки. И к жилью торопится: «Трактор нужен, мужики! А с меня... как водится!» Следом – новый «корефан», С той же речью кроткою. В суверенный Казахстан Вел он «КрАЗ» с селедкою. Порешили сей вопрос Под слабосоленую. Снова – чу! Учуял нос Колбасу копченую. Тут сошлись на пять кило. Тракторист старается... Тем и кормится село, И опохмеляется. Извело коров. И факт – Фермы разбабахало. Дел-то всех: водичкой тракт Поливает аховый... 1995 Стамбул! Стамбул! Какая тема, Какая музыка веков! Теперь он вроде Вифлеема Для всероссийских «челноков». И я, с сумою в два амбара, Свалясь с небес, как саранча, В щелях стамбульского базара Весь день толкусь – без толмача. К исходу дня, измятый, ватный, Груженый, взбитый, как постель, Бочком вхожу в трамвай бесплатный И еду в звездночный отель. Тут все при фарте, интересе, Ни до восточных грез и чар, Молчат, когда под юбку лезет Тамбовской бабе – янычар. Трамвай скрипит себе надсадно, А с янычара – градом пот. Бабенке боязно. Но – ладно, Ни туркишлиры он крадет! О, град Стамбул! О, страсти эти! Аллах могуч, всесилен столь, Он правоверных ждет в мечети, А нас – таможенный контроль. 1996 |
