Клочья пены срываются с мокрых тамбучин, Будто шторму подкинули в топку дровец. Сквозняками Ла-Манша простужены тучи, В зябком Северном море идет бусенец. Вот и все – началась европейская тема: Дует ветер химический с Эльбы-реки, Ждет нас Кильский канал, ждет причал Флиссингена, В эмигрантских лавчонках нас ждут маклаки. Это те, что давно в свои тайные ложи Пронесли робеспьеров кровавый топор, И в семнадцатом, вырядясь в черную кожу, Развязали безжалостно красный террор. Это с тех похорон еще – пышности царской, На костях и на бедных крестьянских гробах, Возвеличен был ими портной Володарский, Накроивший смирительных тесных рубах. И когда в них вели нас на скорбную плаху, Низводили до нищенской скудной сумы, Верховодил все тот же кагал авербахов – На Лубянке, в управах глухой Колымы. За баланду, за смертный отрез коленкора, За святую идею – жила бы страна! – Мы месили проклятый бетон Беломора, Им Калинин в Кремле раздавал ордена. А теперь они лгут, что к делам непричастны, Торопясь во вранье – кто кого переврет. Сколько их советологов нынешних – гласных, Сочиняют доносы на русский народ! Но трудней им приходится, рыцарям рынка, Ведь все меньше слепцов, что не помнят родства. Наконец-то, и в недрах российской глубинки Прозревать начинают и чудь и мордва. Пашет волны форштевень, просевший от груза, Ждут Марсель нас и Гамбург, и ждет Роттердам. Жму рабочую, честную руку француза, Жму – голландцу. А этим руки не подам... 1988 В Гамбурге каждое судно встречают гимном той страны, под флагом которой оно плавает Покой и тишь, как откровенье, И все так чинно и ладком, И веет майскою сиренью И синтетическим дымком. Идем. И трюмы полны груза. Просторной Эльбою идем. Под гимн Советского Союза, А не под гибельным огнем. Но там за плесом, поворотом, Где заводские дым и чад: Похоже – стрекот пулеметов И, мнится, шмайсеры строчат. Сейчас нас втянут в драку, в свалку, Пленят, потопят иль сожгут? Но дюжий немец, приняв чалку, Кивнул спокойно: «Аллес гут!» 1988 Жил-был штурман один, он читал романтичные книжки, Он ходил по морям и стихи сочинял для жены: Мол, к весне буду дома, скучаю, люблю, а сынишке Попугая мечтал привезти из далекой страны. Месяц к месяцу. Ждут ли красивые флотские женки? Им положено ждать, компенсация будет потом – Чемоданами шмоток. Но штурман читал все книжонки, Он о шмотках не думал. А это тревожный симптом. Как-то бросили якорь в стране, где жара и лианы, Где купить попугая слабо за валюту – в момент, Хоть у братьев по классу, что чаще стучат в барабаны, Чем трудиться желают. Но строгий был их президент. Президент приказал: из страны – ни зверушки, ни птицы! Контрабандный товар! Накажу и не дрогнет рука!» И советский генсек, укрепляя стальные границы, Параллельно придумал такое ж решенье ЦК. Словом, штурман-романтик зажат был в суровые узы. Но решился товарищ, ведь сыну он, знамо, не враг. И потом на таможне родного до боли Союза Спрятал птицу за пазуху: только, мол вякни, дурак! И пока потрошили его чемоданишко тощий, Говорящая птица, – конечно, не ведая зла, – Острым клювом на теле трудилась с угрюмою мощью, Штурман вынес и это. Бывали покруче дела! Вышел бледный, шатаясь, он в зиму. И словно проснулся. На квартире записка: «Устала одна куковать...» Взял за голову птицу он и широко размахнулся, А потом передумал, живой отпустил умирать. Сколько видел еще он и звезд заграничных, а лун-то! Много разных событий стряслось на пути холостом: Президента сгубила какая-то черная хунта, А советский генсек сам от старости умер потом. 1990 Жара. И пыль хрустит. Средина лета. «Ситра» б глоток какой или пивка. На Смольном флаг. И, значит, власть Советов, Как говорили сталинцы, крепка. Душа парит и требует полива, Но, черт возьми, порядочки новы: Вчера прошел я Датские проливы, А в ресторан на Выборгской – увы! Конечно, будь я фрукт какой цековский, Я б этих мук души не осязал. Рубцова нет, остался Глеб Горбовский, Но, говорят, он прочно завязал. Сходил, конечно, к Пушкину на Мойку. И завертелся, как веретено, В толпе, спешащей делать перестройку, Иль Зимний брать со Смольным заодно?! Ну, стало быть, на родину вернулся! Простой моряк, не барин и не граф. Не сдался Зимний. С почтой промахнулся. И лишь под вечер «занял» телеграф. Друзьям приветы – долг, а не обуза, Родным поклоны – помню, мол, всегда! Залитый потом, грузный, как медуза, На Невский выгреб. И – вот это да! Иду – бреду в огнях. Куда, не знаю? Иду... И тут – фартовая – она: Ажур колготок, ножки, «четвертная» – В ажуре том – начальная цена. На хате – стол, шампанское рекою, Витают вздохи – милый, дорогой! Плачу за все я царственной рукою И наливаю весело – другой. Час утра. Та же жаркая погодка. В башке туман. И думы глубоки. Па Смольном флаг. Цела и «мореходка» [11]. А этот факт оценят моряки. вернуться Мореходка – паспорт моряка загранплавания |
