Ночь в проливе Вилькицкого Над проливом Вилькицкого Ветер и мгла, Да летящий за борт Уголек папиросы. И мерещится мне: Будто дома луна Над селом проплывает Осколком тороса. Хоть на миг бы в каюте Забыться от дум, Да послать эту качку Куда-нибудь к черту, Чем за боцманом лезть В громыхающий трюм – Каждый миг караулить Удары по борту. Но бурлит и бурлит Ненавистная мгла. Разбиваем полей ледяных Бастионы. Ах, луна! Прокатилась бы Мимо села, Да надежней укутала Плечи влюбленных! Но и там уж гармошки Отпели давно. А борта все грохочут В ночи беспредельной, Словно это стучит И стучит в домино Осовевший без жен Наш народ корабельный. 1976 Когда арктический туман Нагрянул с полюса сердито, Опять напомнил океан О том, что назван – Ледовитым! Запела рындовая медь С какой-то грустью не матросской. Из-за торосов встал медведь, Как постовой на перекрестке. Но я подумал: «Ни черта! У нас надежней оборона!» Сверкал у самого борта Трезубец бога Посейдона. Пучину вод перевернув, Явил он волю и отвагу! И чайки, лапы подогнув, Легли на курс – К архипелагу. Но нам сдаваться не резон, У нас сезонная работа! И отступился Посейдон, Смахнув ладонью Капли пота. И видел я: По глыбам льдин Он мирно шел, отбушевавший, Как всякий старый гражданин, Не мало в жизни повидавший. 1976 В море Лаптевых, как на беду, В ледяную войдя мешанину, Мы разбили на полном ходу У моржа персональную льдину. Просверкали у зверя зрачки: Кто наделал, мол, лишнего шуму? Полоснули по борту клыки Так, что страхом наполнились трюмы. Мы стояли на баке, дрожа, На морозе не грели тельняшки. За сердитой спиною моржа Легких волн разбегались барашки. Мы молчали, молчал капитан. Виновато стучали машины. Лишь дорогу, где шел караван, Бинтовали тяжелые льдины. 1976 Не на шутку рассержен Борей. (Всеми мачтами палуба клонится!) Он в высоких широтах морей Не приучен ни с кем церемониться. Вот уж мостик ушел из-под ног И улыбка – с лица командирского. И растерян кулик-плавунок – Рыцарь моря Восточно-Сибирского. Не вчера ль он обхаживал птах, А теперь оправдаться надеется: У меня же птенцы на руках, Уследишь ли, что на море деется! Упредил бы ты, вольный баклан! Все паришь наподобие ангела? – У меня, он кричит, – океан От Таймыра до острова Врангеля! 1976 Туча черная, сырая, Льдина нежно голубая, Дождь со снегом пополам, Чайки где-то по тылам. Реет вымпел воспаленный, Трапы стылые круты. Ну а я в поту соленом Кашеварю у плиты. Сочиняются котлеты С нежным именем «лю-ля» Нелегка же, братцы, эта Должность кока корабля! Северит, свистит, утюжит Ледяной забортный вал. Но прошу ребят на ужин Закусить, чем бог послал. И с мороза налетая, Греясь камбузом сперва, Вилки, ложки разбирая, Веселей глядит братва. Ну а я? Ведь тоже нервы Да и нервам есть предел. Подаю пока консервы, Вспоминаю ЦДЛ, Где ни бури и ни ветра, Кофейка легко испить, На какого-нибудь метра Бочку издали катить. Иль, настроившись покушать Глаз кося на бутерброд, Солоухина послушать, Как живет простой народ... На борту – иное дело – С этой пищей канитель! Хорошо, коль бросишь тело В несогретую постель. И припомнишь поневоле, Одеяло теребя, как жена вздыхала: «Коля, гонят в Арктику тебя?..» И о том, что буря эта, С шапкой пены набекрень, Хороша лишь для газеты, Да и то не каждый день... Туча черная, сырая, Льдина нежно-голубая, Дождь со снегом пополам, Чайки где-то по тылам. Но зато потом па суше, Где теплом полны дома, Так твою возвысят душу Эти грубые шторма! И не раз в тоске обвальной Сам себя возвысишь ты: «Все же, братцы, гениальней «Сочинялось» у плиты!» 1981 |
