И - никакой подписи. Нам сказать нечего.
Помкомвзвода почесал в затылке, ему отмалчиваться нельзя, ему надо принимать решение.
«М-да... - протянул. - Кто же это писал? Буковки мелкие, но почерк вроде бы детский... И если так - попадут ребята в неприятности...»
«А может, это ловушка для нас, товарищ старший сержант? - на этот раз уже серьезно высказал свое предположение ефрейтор Гамов, хотя серьезно он говорил очень редко. - Вдруг провокация какая-нибудь?»
Но его же лучший друг Алим Хардиев и одернул его:
«Какая тут может быть ловушка для нас? Немцы преотлично знают, что деревня занята нами. Собственными глазами видели - когда драпали отсюда. Не знают они только то, сколько нас и как расположены подразделения... Так мы ж об этом ничего писать не будем! Наше дело - пораспрашивать, что и где у немца... Обманут? Не велика беда - кому положено, проверят. А вот тех, кто нам написал и свою записку с Муркой отправил, могут прихватить, если это наши ребята. Тогда пиши - хана им...»
Это вернуло Гамову его всегдашнюю безалаберность.
«Как это прихватят?! Как прихватят?.. Мурка у нас не такая дура! Сашок, чего ты спрятал ее? А ну, покажи! - И когда Сашка приоткрыл борт шинели, Гамов заключил: - Она ж специально себе шерсть подкрасила, беленькой стала! Как в маскхалате теперь!»
Опять посыпались шуточки-прибауточки со всех сторон, опять галдеж у нас.
Один помкомвзвода молчал. Шутки - шутками, советы - советами, а решение принимать ему и отвечать потом за это решение - тоже.
Что опасную «игру» в почту затеяли мальчишки - ни у кого не вызывало сомнения. И Сечкин решил:
«Пацанов надо предупредить, чтоб были поосторожнее, а обо всей этой истории доложить в штаб полка». И тут же поручил Сашке сочинить записку, сказав: «Ты еще не состарился вместе с нами - тебя они лучше поймут...» И когда записка была готова, сам тут же отправился в штаб.
Во второй половине дня нам пришлось потесниться в своем «люксе» - выделили место для лейтенанта из разведотдела.
Лейтенант, как ветеринар, детально ощупал кошку и приказал Сашке:
«К тебе она привязалась - будешь теперь отвечать за нее. Береги пуще глаза!»
Что Сашка просиял в душе - для этого слов не надо.
Мурка сделалась у нас главной фигурой в погребе - чуть не главнее лейтенанта.
И покормили мы ее по-генеральски: лучшим, что нашлось у нас в сидорах.
А когда мы ушли опять вгрызаться в землю, ворошить ее, то есть совершенствовать линию обороны, Сашка остался в погребе караулить Мурку, ждать выхода ее «на задание»...
Но тем же самым - уже к ночи - занялись и мы все: ей давно бы пора уйти «с важным поручением», а она спокойненько подремывает на дерюжке, мурлычет в собственное удовольствие да глаза по привычке щурит...
Только во время ужина, когда мясным супом запахло в погребе, оживилась опять.
«Ясно, - решили, - Мурка - с какой стороны ни подойди - солдат: в дело надо отправляться, подкрепившись как следует...»
И точно - поужинав, она подошла к творилу, задрала голову вверх, потом оглянулась, мяукнула раз, другой, словно попрощалась с нами, вскарабкалась по лестнице - и наружу.
«Ни пуха ни пера, киса!» - крикнул ей вдогонку Гамов.
«К черту!» - сердито отозвался за нее Сашка. А сам волнуется, будто лучшего друга проводил на боевое задание.
При свете коптилки, которая с точки зрения своего названия, то есть относительно копоти, оправдывала себя на все сто, а насчет света - не очень, мы стали укладываться спать.
Только лейтенант, развернув на коленях планшет, продолжал сидеть. Глянул на часы и что-то записал в блокнотике. Наверное, засек время отбытия нашего «разведчика» на вражескую территорию.
Ну, понятное дело, и Сашка тоже не собирался укладываться спать. Однако вскоре наш погреб на какие-то минуты все же затих, а потом, как и положено, стал наполняться вольготным солдатским храпом.
Но вскоре лейтенант, видимо, встрепенулся и, можно сказать, приглушенно вскрикнул от неожиданности.
Храп оборвался, все зашевелились и повысовывали головы из-под шинелей.
Лейтенант неподвижно глядел на спускающуюся в погреб кошку.
Не издав ни звука, только глянув на нас, вроде бы: «Здрасьте, я ваша тетя...» - Мурка присела за творилом, старательно очистила зубами коготки, потом облизала свои лапки, перелезла через мои ноги и мирно улеглась на дерюжке, рядом с ошарашенным, даже тоскливо до слез глядевшим на нее Сашкой.
Но не один он, а все мы были не только озадачены, а просто возмущены ее поведением. Это походило на предательство.
Ведь не прошло и получаса, как она отправилась «в разведку»... За это время ей не удалось бы даже нейтралку перебежать, а не то что дважды обернуться туда-обратно, да еще наведаться в ту деревню, откуда принесла она первую записку, и всполошила стольких людей... Ведь и в штабе сейчас наверняка тоже возлагали хоть мало-мальские, а все надежды на этого небывалого лазутчика...
«Может, ее кто встретил по пути: снабдил нужными сведениями и отправил назад?..» - неуверенно предположил ефрейтор Гамов, глядя, как и другие, на бессовестно отдыхающую Мурку.
«Не городи чепухи! - разозлился помкомвзвода. - Кто это будет сидеть и ждать ее на нейтральной полосе?.. - Потом рассудительно добавил: - Это не собака, которой можно приказать: Гуляй! Ко мне! Сидеть!.. Кошки не признают команд...»
Лейтенант осмотрел пистончик. Но там, как и следовало ожидать, была только Сашкина записка. Вложив ее на место, разведчик оставил кошку в покое.
А Сашка Лисогоров, уверенный в необыкновенных способностях Мурки, переживал теперь, что в этих ее способностях разуверятся другие. Вскочил со своей нехитрой постели и, кутаясь в шинель, подбежал к творилу. Полез наверх.
Высунувшись из погреба, так что стали видны лишь одни его ноги, радостно объявил:
«Дождь!.. - И поправился: - Мокрый снег! Хлопьями...»
«Все ясно! - удовлетворенно заключил лейтенант, судя по всему, тоже обрадованный этим. - Погода для Мурки нелетная. И она с утра чувствовала ее... Ложитесь все спать!»
...Однако и на следующий день кошка в разведку не пошла: весь день провела в погребе и заночевала тут...
Вечерком только выбралась опять минут на пятнадцать - двадцать, прогулялась вокруг да около - и на боковую.
То же самое повторилось и на третий день, хотя погода была спокойная, бесснежная и безветренная...
Все стали ломать головы, пытаясь разобраться, в чем загвоздка. И опять мелькнуло у многих на этот раз уже недоброе подозрение: ее шутка ли все это?.. Какой-нибудь охламон решил нас разыграть так по-идиотски... Но где?! На передовой... Это уже не глупо, а подло - так шутить...
До истины докопался, не высказывая до поры до времени никаких предположений, но все это время лихорадочно думая, Сашка Лисогоров.
«Товарищ старший сержант! Вы сказали: кошка привыкает не к человеку, а к дому... Но ведь к еде она тоже привыкает! К блюдцу своему... К еде даже мухи липнут! А она - гладкая... Говорили - на мышей охотится. А мы здесь ни одной мышки не видели! Может, повымерзали все или, когда деревня сгорела, вместе с людьми ушли... Может, ночевать она, правильно, сюда ходила, а чтобы поесть - туда, где ее хозяева бывшие, пацаны!»
Гамов не удержался, почти перебил его восторженным шепотом:
«Са-ша!.. Ты гений... Про тебя соловьи поют...»
Сечкин погрозил ему кулаком, но объявил с не меньшим восторгом:
«Ты будешь генералом, Саша! А нас всех мало пороли в детстве! Конечно, она бегала туда пожрать! А чем там кормили ее пацаны, когда сами наверняка голодные?..
Откуда жратва у них?.. Дура она, чтобы теперь жизнью рисковать из-за корки хлеба? Ведь мы ее здесь чем только не потчуем: и мясо, и консервы, и рыба, и колбаса, и суп...»
Лейтенант, не дожидаясь, когда он закончит, встал и, пристукивая себя планшеткой по ноге, объявил:
«Завтра тому, кто даст ей хоть кусочек, оторву голову! - И приказал Сашке: - Следить!»
