Ничто из вышесказанного не относилось, однако, к офицерским жёнам, но и здесь многообразие присутствовало. Некоторые моряки, направляемые, вероятно, собственными сообразительными семьями, искали пару среди людей своего круга или классом повыше. Другие после долгого, полного опасностей и утомительного стояния под Брестом, блокады Тулона или трёхгодичного задания в Ост- или Вест-Индии, они иной раз возвращались домой в обнимку с совсем уж неподходящими половинками. И хотя в большинстве случаев такие союзы оказывались достаточно прочными — моряки оказывались великолепными мужьями, часто находясь далеко от дома, а на берегу охотно занимались хозяйством, общее сборище супружеских пар на балу представляло из себя весьма любопытное зрелище.

Притаившись среди горшков с комнатными растениями, Стивен разглядывал гостей.

Несмотря на различия в размере и крое, морская форма превращала присутствующих в единый организм. Мужчины были одеты на один мотив, имея различия в тех деталях, которые были доступны военным, а женщины выбрали наряды по вкусу, и результат получился интересный. Одну он узнал — бывшая служанка из гостиницы «Голова Кеппела» в Портсмуте — ныне дама была закутана в розовый муслин и украшена обручальным кольцом. Но имелись и другие леди, чьи лица казались смутно знакомыми, возможно по другим постоялым дворам, театральным подмосткам или табачным магазинам.

Всё многообразие нарядов чётко разделялось на две половины. Одни дамы могли позволить себе выбрать наряд по вкусу, другие — нет. Почти такое же разделение прослеживалось и по драгоценностям, которые они носили. Многообразие включало в себя и гранатовую подвеску на шее юной леди, которая вышла за лейтенанта, живущего на одно жалованье — сотню в год, — и рубины миссис Ливсон-Говер, которыми можно было оплатить постройку тридцатидвухпушечного фрегата и обеспечить провизией всю команду на полгода вперёд, а также громадные сверкающие изумруды леди Харриет.Однако вовсе не это занимало наблюдающего за толпой Стивена. Он был больше заинтригован манерами леди и их поведением, отчасти в качестве урока женской приспособляемости в обществе, столь сильно привязанному к статусу, врожденному или приобретенному, и частично потому, что у него имелась теория, согласно которой чем более свободным и распущенным было прошлое, тем более сдержанным, корректным и даже излишне щепетильным является настоящее.

Его наблюдения, время от времени прерываемые взглядом на верхнюю площадку лестницы в ожидании Дианы, которая вот-вот должна была одеться, не слишком подтверждали эту теорию, и единственное заключение, которое доктор смог сделать, это что те, у кого изначально имелся вкус, сохраняли его независимо от происхождения, кто же был лишён оного, выглядели неуклюже или манерно, что впрочем, не мешало им наслаждаться собой. Всеобщее веселье и приподнятый дух, связанные с победой «Шэннона», настолько пронизывали всё сборище, что практически каждая женщина казалась привлекательной, а обычное беспокойство о собственном наряде, влиянии и ранге мужа играли заметно меньшую роль, чем обычно. Короче говоря, общая радость и сильная взаимная симпатия на время вовсе упразднили существование различий, в обычное время обусловленных ярко выраженной иерархией на службе, общественным происхождением, достатком и красотой и подчас подкрепляемую случающимися конфликтами.

Это открытие не могло служить оправданием затянувшемуся уединению среди растений –

весьма интересных, между прочим, в основном многоножковых и бромелиевых, – и Стивен двинулся в гущу толпы, где почти сразу наткнулся на Джека, находившегося в компании такого же рослого, но гораздо более тучного человека в форме Первого пехотного гвардейского полка, то есть окутанного сиянием алого и золотого.

– Вот ты где, Стивен! — воскликнул Джек, — Я искал тебя. Это мой кузен Олдингтон, вы знакомы? Доктор Мэтьюрин, полковник Олдингтон.

— Как поживаете? — сказал солдат тоном, больше подошедшим бы тусклому наряду военного хирурга. Стивен лишь отвесил поклон в ответ.

– Бал, по видимому, будет невероятно хорош, — сказал полковник Джеку. — У меня такое предчувствие. На последнем балу, что я посетил, — ох, совсем забыл тебе рассказать, — Софи танцевала со мной в паре, — проходил во время Винчестерской ассамблеи. Весьма жалкое вышло предприятие — не набралось и тридцати пар и ни одной приличной дамы, которой можно было бы полюбоваться. Пришлось искать убежище за карточным столом, потерял четыре фунта десять шиллингов.

— Софи была на балу в ассамблее? – воскликнул Джек.

— Да, вместе с сестрой и прекрасно выглядела. Мы дважды танцевали. Я преувеличиваю, говоря «мы» – боже мой, смотрите какая дама, — воскликнул он, подняв голову к вершине лестницы.

Диана спускалась в длинном голубом платье с россыпью алмазов, затмивших великолепием все остальные драгоценности в этой немаленькой и наполненной весьма небедными людьми зале. Она всегда умела себя подать, а сейчас, спускаясь вниз, стройная и держащая осанку, выглядела просто роскошно.

– Я не прочь с ней потанцевать, — добавил полковник.

— Если хочешь, могу тебя представить, — сказал Джек. – Это кузина моей Софи.

— Раз она твоя кузина, то в какой-то степени она кузина и мне, — сказал солдат и добавил, – будь я проклят, если эта дама не Ди Вильерс! Что же она здесь делает? Я был знаком с ней в Лондоне, целую вечность назад, и представлять меня нет нужды.

Он немедленно тронулся с места, расталкивая толпу словно бык, и Стивен пристроился следом за ним. Джек следил за их уходом: ему было очень не по себе при мыслях о Софи, танцующей в ассамблее. В любое другое время его порадовала бы весть, что она не сидит сиднем дома, но эта стала ещё одной в череде разочарований из-за отсутствующих писем и потери «Акасты». Хотя он не слишком предавался благочестивому негодованию, его воспалённый ум рисовал картину танцующей жены, не находящей времени, чтобы взять перо и написать мужу, притом, как ей известно, чахнущему американскому военнопленному, раненому, больному и без гроша. Она всегда была не тем сочинителем, который регулярно шлёт письма, но до этой минуты назвать её бессердечной было нельзя.

Полковник Олдингтон добрался до Дианы. Одарив Стивена неодобрительным взглядом и резко сменив выражение лица, когда повернулся к даме, он воскликнул:

— Должно быть, вы не помните меня, миссис Вильерс. Олдингтон, друг Эдварда Питта.

Могу я просить вас о танце? – Произнося это, он переводил глаза с лица Дианы и её бриллианты, а затем, проникшись ещё большим уважением, снова на лицо.

— Desolee[1] , полковник – ответила она, — Я уже обещала доктору Мэтьюрину, а затем, если правильно помню, адмиралу и офицерам с «Шэннона».

Полковник не был слишком обходительным человеком. Казалось, в первый момент он вовсе не уловил смысла её слов, а в следующее мгновенье не сообразил как с достоинством выйти из сложившейся ситуации, так что Диане пришлось добавить.

— Но если вы достанете мне льда в память о нашем прошлом знакомстве, буду вечно вам признательна.

Ещё до возвращения полковника начала звучать музыка. Гости выстроились в длинную линию и адмирал открыл бал, станцевав с самой завидной невестой Галифакса, очаровательным и юным светловолосым созданием семнадцати лет с огромными голубыми глазами, так сочащимися удовольствием, благополучием и счастьем, что никто не мог сдержать улыбки, когда она, высоко подскакивая, вышла на середину.

— Ни за какие коврижки не стала бы танцевать с этим мужчиной, — сказала Диана Стивену, пока они ждали своей перемены. – Это просто стареющий самодовольный щенок, таких ещё называют хлыщами — по-моему наихудшее название, которое может звучать в сплетнях. Смотри, ему нашлась партнёрша, мисс Смит. Надеюсь, ей по душе грубая болтовня.Мэтьюрин огляделся и заметил полковника, занявшего место около молодой высокой женщины в красном. Довольно стройная, дама обладала роскошной грудью и была модно одета, а её лицо, не то чтобы очень красивое или милое, казалось оживлённым: чёрные волосы, изящные тёмные глаза и розовый румянец волнения.