— Боже мой, Вильерс, — воскликнул он, — ты просто великолепна!

— Ты тоже, дорогой, — ответила она, смеясь от всего сердца, что бывало нечасто. Это чистое и милое веселье придало её лицу гораздо более очаровательное выражение, чем обычно. — Ты тоже красавец — превосходный сюртук, и весьма примечательные бриджи.

Но Стивен, — подводя его к зеркалу добавила она, — тебе стоит взглянуть на себя.

Так он и сделал. В зеркале отразилась ужасная картина — прямо на него уставилась маленькая коротко стриженая голова с редкими торчащими волосами, словно щетина на старой изношенной жёсткой щётке.

— Иисус, Мария и Иосиф, — сказал он упавшим голосом, — я забыл свой парик. Что же делать?

— Ничего, ничего. Его сейчас же привезут. Садись, времени ещё полно. — Диана позвонила в колокольчик и отдала слуге приказания. — Изо всех сил беги к Бувилье:

джентльмен забыл свой парик, — и затем Стивену: — Не надо пугаться, любовь моя. Он будет здесь за полчаса до начала. Садись и полюбуйся моим платьем. — Она ласково, как сестра, поцеловала доктора. И правда, стоило ему сесть на что-то отдалённо напоминающее египетскую кушетку, эта мысль пришла в его возбуждённый мозг: «Моя сестра, моя супруга. О Боже!»

— Я так боялась, что его не успеют пошить, — продолжала Диана, со всех сторон демонстрируя платье, — но его принесли меньше часа назад. Ламот нашёл его прекрасным, а у него отличный вкус к женским нарядам. Но он заставил меня укоротить riviere[11] так, чтобы большой камень приходился точно сюда, — указывая напрактически обнажённую грудь, где, окутанный газовой тканью сиял «Блю Питер», фонтан света в этом тусклом салоне. — Так что я вставила остальные бриллианты в волосы — камни вынимаются, знаешь ли, что очень кстати: я полностью доверилась вкусу мсье Ламота. Не встречала никого со столь же верным взглядом. От платья он тоже пришёл в восторг.

— Я тоже, Вильерс. Общее впечатление просто великолепно — божественно. Лёгкий эффект поднимающейся голубой дымки.

— Я думала, что мне стоит пойти замарашкой, le porc inentame,[12] ведь это твой день. Но это может быть одна из последних моих возможностей выглядеть божественно, по крайней мере близко к этому, на многие месяцы вперёд.

Вновь вернувшиеся мысли оказались неприятными, и лицо Дианы помрачнело. Какое-то время она пристально разглядывала свой большой камень и грусть прошла — лицо вновь осветилось каким-то простодушным, невольным наслаждением, от которого стало особенно трогательным.

— Ты сильно привязана к этим бриллиантам, Вильерс, — мягко заметил доктор.

— Да. Я всем сердцем люблю их, — согласилась она. — А больше всех «Блю Питер». — Диана вынула камень из подвески и вложила в руку Стивена, где он и лежал, необычно тяжёлый, при малейшем движении посылая бессчётное количество призматических отблесков.

— Мне наплевать, откуда они берутся, — вздёрнув подбородок, продолжила она. — Я люблю их страстно, ни за что не расстанусь с ними, и с ними меня похоронят. Запомнишь мою просьбу, Стивен? Если этой осенью дела пойдут неважно, я хочу, чтобы в них меня похоронили. Могу на тебя положиться?

— Конечно.

— Мне нравился мой жемчуг, — сделав паузу продолжила она. — Помнишь жемчуг, который мне подарил набоб? Но тут иное: я рассталась с некоторыми жемчужинами, чтобы рассчитаться с портным без малейшего сожаления, ну почти без сожаления. Ламот отвёл меня в заведение Шарона, и мне предложили весьма честную цену. Ламот придёт с Клермонами, а потом мы вместе вернёмся сюда на ужин. О, и они очень высокого мнения о тех неогранённых рубинах, что я тебе показывала, помнишь? До которых мне никогда особо не было дела, похожих на крупные капли крови. Я была просто поражена... — Внимание Стивена стало рассеиваться. Его обеспокоенный взгляд замер на циферблате часов, и он услышал торопливую походку слуги ещё до того, как появился сам парик.

Парик был тут же водружен, а дужки очков заправлены под боковые локоны.

— Нам пора идти, — заявил доктор.

— Но ещё ведь полно времени, — возразила Диана. — Эти часы на полчаса спешат. Не стоит торопиться. Присядь, Стивен. Боже, дорогой, как эти голубые очки меняют твоё лицо! Я бы ни за что тебя в них не узнала.— Но они зелёные.

— Голубые, зелёные, молю — сними их. Я чувствую себя неловко, будто в обществе незнакомца.

— Ни за что, — сказал Стивен. — Стоит мне надеть их и заправить под парик, как я уже не могу их снять, не нарушив симметрии.

— Зачем ты их вообще носишь? Они тебя чудовищно старят и даже, дорогой мой, весьма уродуют. Ты без них прекрасно видишь.

— Не в тот момент, когда приходится читать заметки под яркой лампой. Но главная причина в том, что я нервничаю, а они помогают мне держать себя в руках.

— Нервничаешь, Стивен? — воскликнула Диана. — Вот уж не думала, что такое возможно. Хотя вот сейчас, когда я об этом задумалась, ведь ты, не шевелясь, сидишь на краешке стула, бросая на часы такие взгляды, которые больше под стать висельнику. Не будь смешным. Ты выдающийся человек. Все тут говорят, что у тебя самый поразительный ум, да я итак всегда это знала. Пойдём, выпьем по бокальчику бренди. Это тебя успокоит. Давай выпьем вместе.

— Ты очень добра, милая Диана, но правда в том, что такое масштабное сборище для меня в новинку. И какое сборище! Кювье будет там, Аржансон, Сент-Илер... по крайней мере, я надеюсь, что они придут.

— Уверена, что придут. Я знаю, что кардинал собирается присутствовать. Ламот мне сказал.

— А, он, — сказал Стивен.

— Я думала, ты будешь польщён. Ведь кардинал практически ровня папе. А ты ведь католик, дорогой.

— Кардиналов существует куча. Да и некоторые из пап были совсем не теми, которых стоит желать. Как бы то ни было, спасибо за информацию, Вильерс. Мне стоит начать с «Высокопреосвященства». Ведь хотя он имеет отношение к этому подлому Бонапарту, я полагаю, что он с этим главным преступником на ножах. Да и в любом случае, это ведь князь церкви. Пойдём, Вильерс, пора.

Величественный зал был заполнен даже более, чем он ожидал: полон людьми и полон активных разговоров о сражении, произошедшем в Моравии, или может быть, только в Богемии. Правое крыло русских было полностью уничтожено, пруссаки отступили к Полобску, корпус Вандама понес ужасные потери. Вовсе нет, заявляли другие: Вандам был в одном дне марша от поля боя, а пруссаки не выстояли. Император не принимал участия. Нет-нет, император руководил всем, уверяли третьи. Шум утих, когда Пожизненный секретарь проводил Стивена за кафедру. Возле графина с водой доктор разложил свои заметки, сделал глубокий вдох, в воцарившемся ожидающем молчании окинул взглядом ассамблею и начал с «Вашего Высокопреосвященства» таким громким и агрессивным голосом, что вернувшееся эхо просто повергло его в шок — шок практически фатальный.Большая часть оставшегося доклада была представлена посредством тихого бормотания:

те, комуPezophaps solitarius был наиболее интересен, напрягая слух, выдвинулись вперёд.

Остальные пять сотен или около того продолжили разговоры, вначале шёпотом, а потом и более громко. Это было особенно неприятно для друзей Стивена. Начало не удалось, а продолжение выдалось ещё хуже. Было совершенно ясно, что докладчик не видит и не слышит своей аудитории. Дурно начав, он не отрывался от своих записей, голова была наклонена, глаза скользили по бумаге. Изредка Стивен делал неловкий жест правой рукой, и Диана всё время опасалась, что он сбросит графин на пол. Однажды он перевернул две страницы, так что наблюдения, относящиеся к додо, казалось, стали относиться к вомбату из Новой Голландии.

Доктор едва дошёл до страусообразных, когда к министру полиции на цыпочках подошёл офицер и прошептал что-то на ухо. Министр тут же ушёл, тоже на цыпочках, и было заметно, как он ухмыляется во всю свою хитрую физиономию. Разговоры усилились.

Стивен продолжал, страница за страницей. Он описал анастамоз сонной артерии у Didus ineptus и дошёл до брачных игр дронтов.