Но и там радоваться было нечему. Спустившись в деревню, он проехал мимо школы, которую посещал ребёнком и где впервые узнал, что такое влюблённость, если не сказать больше: в то время учительнице помогала племянница, весьма милая цветущая девочка, хотя и веснушчатая как дрозд, и юный Джек сразу потерял голову — таскался за ней как щенок и угощал ворованными фруктами. Наследница своей тётки, в окружении учеников,она и сейчас была здесь: притворно улыбающаяся старая дева, все такая же веснушчатая, нелепая и покрытая морщинами, но отчаянно молодящаяся, с плохо покрашенными волосами и в видавшем виды платье. Она спросила о самочувствии генерала и сказала, что капитан Обри — скверный мальчишка, раз не зашёл выпить с ней чаю. С её слов, Джек поступил чудовищно, но в этот раз прощён — она бы простила нашим морским волкам всё что угодно.

Ему стало грустно, и он повернул лошадь направо, на редко используемую узкую дорожку недалеко от зерносушилки и шедшую дальше через поля по горной тропе прямо в Блэндфорд, типичную деревушку, где непременно увидишь колосящиеся поля, прячущихся в стогах сена зайцев и куропаток и леса, знакомые с самого детства. При всём желании, Джека нельзя было назвать интровертом, да и жизнь складывалась так, что особого времени для самокопания не оставалось, но, неспешные и грустные мысли о возрасте, смерти, тлене, переменах, немощи и увядании преследовали его даже в экипаже на пути по большой дороге. «Вероятно, я и сам старею», — размышлял он, по диагонали вытянув ноги. — «Должно быть, ведь я определённо чувствовал себя молодым с той девицей в Галифаксе, а это исключение, которое подтверждает правило». Джек не думал о ней уже давно и какое-то время не мог вспомнить её имя. Но прекрасно помнил взаимную страсть, пять раз охватывавшую их, и хотя умом не одобрял собственного поведения — делить постель с незамужней женщиной чертовски глупо и, надо полагать, аморально, но из раза в раз отходил ко сну с самодовольной ухмылкой, которую на лице другого мужчины счёл бы просто гнусной.

К тому времени, как Джек добрался до Эшгроу-коттедж, даже мимолётное воспоминание о той ухмылке совершенно испарилось. Его ждала приличная пачка бумаг, и повинуясь долгу, первыми он вскрыл письма из Адмиралтейства.

— Полагаю, намерения были добрые и слова подобраны весьма корректно, — сказал он, сидя за столом напротив Софи, — но на самом деле толку от этого мало. Принимая во внимание мою рану — которая тоже немногого стоит, честно говоря, устроит ли меня «Орион» в качестве временного варианта — вот главный вопрос.

— Что это за судно?

— Старый семидесятичетырёхпушечник, брандвахта в Плимуте. Неподвижная, конечно же. Я мог бы ночевать на берегу и набираться сил. И само собой, подразумевается полное жалование.

— Что может быть лучше? — прошептала Софи.

Но её муж, глубоко погружённый в собственные мысли продолжил:

— Мне не нравится отказываться от назначения во время войны — я никогда раньше так не делал и конечно же не отказался бы и сейчас, иди речь о боевом назначении — ухватился бы за любой тяжёлый фрегат на Североамериканской станции, к примеру. Но в этот раз, похоже, стоит молить его лордство о понижении с огромной благодарностью к любезному вознаграждению и твёрдым обещанием, что я полностью поправлюсь к тому времени, когда найдётся любой военный корабль, а это почти наверняка будет линейныйкорабль, знаешь ли. «Орион» не подойдёт: я буду веки вечные мотаться между Плимутом и Лондоном, встречаясь со Скиннером по вопросам тяжбы. Нет. Стоит решить наши проблемы без проволочек, а уже потом ждать подходящего назначения, вряд ли они смогут мне в этом отказать. — Джек замолчал, задумавшись, а после заговорил снова. — Не люблю жаловаться, Софи, но боюсь, что они могли бы оказаться и пощедрее: в конце концов, не каждый день человек, командующий дряхлым корытом четвёртого ранга, топит такое судно как «Ваакзамхейд». Ты скажешь, что хватило лишь одного удачного выстрела, а суровая морская стихия сделала остальное, но даже так...

— Я бы никогда не сказала ничего подобного! — воскликнула Софи. — Конечно им следовало сделать тебя баронетом, если не пэром, и немедленно наградить морской медалью, как милого сэра Майкла Сеймура. Возможно, так и случится, они вечно запаздывают.

— Что до этого, милая, ты знаешь, как я отношусь к титулам — по большей части на плечах мужчины они лежат бременем, особенно те из них, что достаются по наследству.

Приходится прыгать выше головы, а если только ты не Нельсон, Худ, Сент-Винсент или хотя бы Кейт, день за днём это делать просто невозможно, разве что улыбнётся удача и всё в таком духе. Тем не менее, я и правда рассчитывал, что у меня есть шанс получить корпус морской пехоты — там была вакансия.

— Морская пехота, капитан Обри?

— В таком случае я бы стал полковником Обри. Разве я никогда не говорил тебе о морской пехоте, милая? Это леденец, который тебе дают, если отличишься. Начиная со звания пост-капитана повышение вне очереди невозможно, и даже король не даст адмирала через головы капитанов, которые выше по списку — если он так сделает, половина старших офицеров просто уйдёт в отставку. А раз повышение невозможно, титул баронета или медаль не светят, взамен ты становишься полковником морской пехоты, и, не ударяя пальцем о палец, получаешь соответствующее жалование.

— Разве это не смахивает на взятку, Джек? Ты всегда выступал против коррупции, когда был молод. То есть, я хотела сказать, когда был моложе.

— Я всё ещё придерживаюсь этого мнения: коррупция мне ненавистна. Но ты едва ли поверишь до какого позора способен я опуститься ради тысячи в год. А жалование полковника даже выше. Дай подумать: 80 фунтов, четыре шиллинга и 4 пенса, умножить на 13, ведь они считают по лунным месяцам, знаешь ли... 1043, 3 шиллинга и 4 пенса, а это уже кое-что получше синицы в руках. Нет, дорогая, это вовсе не коррупция, речь идет об обычной награде за заслуги, а это вещь вполне всем понятная. Но я не считаю себя достаточно отличившимся или выслужившимся для неё — в конце концов, пока я лишь приблизился к середине списка капитанов.

Затем, вернувшись к остальным письмам, Джек продолжил более серьёзным тоном.

— Нет, настоящая коррупция — на верфях. Тёмные делишки с подрядчиками и частными судостроителями, вот подлинный бич флота... Здесь письмо от человека Стивена, мистера Скиннера. — Он стал читать, одобрительно кивая после каждого абзаца. — Очень имдоволен. Превосходный человек дела, ясная голова, и проворный как лис. Он разжигает войну в лагере этих мерзких псов, а это мне и хотелось бы увидеть. Пишет, что duces tecum — повестка в суд, вынудит их предъявить ту бумагу, что я подписал и положит конец этой неопределённости. И одну повестку он уже выписал. Duces tecum, то, что надо.

— Что это значит? — спросила Софи.

— Никогда не хватал звёзд с неба в латыни, — ответил Джек. — Не то, что Филип Броук.

Но помню, что «dux» значит «лидер», можно сказать «адмирал», а «duces» это во множественном числе. Так что «duces tecum» можно истолковать как «адмиралы с тобой», лучше не скажу. Великолепный мистер Скиннер.

Капитан отложил бумаги и занялся оставшимися письмами.

— Это от Гранта, — нахмурившись сказал он.

— Ненавижу его, — выпалила Софи.

Услышать от неё подобное было практически невозможно. Но мистер Грант, озлобленный стареющий лейтенант, оставил Джека на «Леопарде», когда это несчастное судно врезалось в айсберг в высоких южных широтах и казалось, вот-вот затонет. Грант добрался до Кейптауна на баркасе, а затем прибыл в Англию на военном корабле и написал Софи, чтобы повторить то, что он уже сообщил старшим по званию — что у капитана Обри не было никакой надежды спастись, а его упрямое нежелание покинуть тонущее судно должно было иметь фатальные последствия.

— Да он сошёл с ума, — сказал Джек. — Пишет, что я распускаю слухи, будто он поступил дурно. Это полная чушь, Софи, я прямо сказал адмиралу Друри, что Грант отбыл с моего согласия, и что в то время я был удовлетворён его поведением. Мне было непросто сказать такое. Этот парень никогда не был мне по душе, хоть он и хороший моряк, но заявив такое, я сделал над собой усилие, потому как считал, что должен был так поступить. Теперь Грант без работы, чему я вовсе не удивляюсь — это дело вызвало немало пересудов на флоте — и винит во всём меня. По его словам, если только я немедленно не возьму свои высказывания обратно и не отдам ему должное, заявив, что сам отдал приказ уехать — а дело обстояло совсем не так: я лишь разрешил ему это сделать — он будет считать делом чести выложить голые факты на всеобщее обозрение и в Адмиралтействе, включая такие обстоятельства, как моя недееспособность после боя и приверженность к ложным идеалам. Бедняга! Боюсь, он совершенно запутался. Не буду ему писать, на такого рода письмо нельзя дать подходящего ответа. Он никогда бы не написал подобное, будь в здравом уме: возможно, был пьян.