Не знаю, как это получилось, но мы упали вместе, причем кукла упала сверху. И вот в момент контакта произошло страшное: челюсть у того, что лежало на мне, пошла вниз, и раздался тяжелый вздох. В лицо мне ударил запах. Ни с чем не сравнимый, легко узнаваемый, но не мной, а чем-то во мне, запах морга. На мне лежал настоящий труп.
Я взвыл, дернулся, выкатился из-под него и рванул, не разбирая дороги. Времени на анализ не было совсем. К тому же проклятые штаны снова сползли чуть ли не до колен, а в заполохе я никак не мог подтянуть их выше. Подсознательно я пытался найти ту дверь, в которую вошел; кроме электрического ужаса до меня достучалась не менее жуткая мысль о сотворенном святотатстве – ведь и покойник, и похороны были настоящими. Но, естественно, возвращаться и возвращать все в должное положение… Я заскакал, путаясь в штанах, еще быстрее.
Нужную мне дверь я не нашел, да я и не был в состоянии ее искать. Забыв о собственной несуетливости, я бежал по периметру залы, ища хоть какой-то выход. Вероятно от страха что-то случилось со зрением. Взглядом я мог охватить пространство не более того, что попадает в луч карманного фонарика. Наконец-то в этот жалкий лучик попало что-то, напоминающее дверную ручку. Я ухватился, дернул, проскочил, захлопнул. Так это осталось в памяти. А вот когда захлопнул, то понял, что это был не выход. По крайней мере, не выход из комнаты.
Я оказался в полной темноте и, в другом состоянии, вряд ли пошел был ее исследовать, опасаясь просто сломать голову. Но сейчас я, протянув руки, двинулся вперед и очень скоро обнаружил, что нахожусь в совершенно замкнутом небольшом пространстве, по размерам чуть больше кабины лифта. Идти отсюда было некуда. Разве что назад, к покойнику.
Так, сказал я себе, если выхода нет, его надо придумать. Надо показать себя достойным членом этого неведомого сообщества. Какая из их реальностей поможет мне выбраться отсюда? Никакая? Только без истерик! Где моя Джулия, мои латы и меч? Нет ни хрена, а только темнота, четыре стены и выбравшийся из гроба покойничек за спиной. Вот такая реальность.
Я не успел как следует предаться отчаянию, как неожиданно в моей каморке вспыхнул свет, она дернулась и медленно поехала вниз. Это был лифт! Куда я сейчас еду, не имело никакого значения. Лифт останавливается на этажах, следовательно, нужно лишь нажать нужную кнопку. Я огляделся. Никаких кнопок с номерами этажей не было. Не было даже двери. В открытый проем я видел, как медленно уходит вверх пыльная стена шахты. Очевидно, лифт этот был грузовым и управлялся только снаружи.
Ну и ладно, где-нибудь да остановится. Я не успел подумать, что мне предстоит встретиться с человеком или людьми, вызвавшими лифт вниз, как заметил, что над открытым проемом поочередно освещаются циферки табло, указывающего этажи. Невольно, со странным чувством откуда-то наплывающей тревоги, я наблюдал, как неспешный огонек передвигается влево дальше и дальше.
Третий этаж, второй… я, сжавшись, ждал толчка, означающего, что мы приехали. Мне показалось, что, мигнув цифрой один, огонек замер. Но нет, стена и дальше ползла вверх. Наконец кабина, заскрипев, остановилась. Ну вот и все, я приехал в подвал. В тот ли, о котором говорил раввин или просто в другую реальность, как проповедовал милый толстячок в своей яме? Сейчас я это почувствую на своей шкуре.
Наружняя дверь лифта открылась, но я ничего не увидел: мощный прожектор режущим белым светом ударил меня по глазам. Очень знакомый хриплый голос, от которого хотелось откашляться, сказал с непередаваемой интонацией:
- А-а, милый, тебе совсем не следовало попадать сюда.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Яркий нестерпимый свет погас, и, секунду спустя, в какой-то желтой темноте я узнал знакомые очертания хозяйки дома. Вглядевшись, я удивился тому что увидел. Старушка уже совсем не походила на ту сексуально раскованную учительницу на покое, которую я оставил десятком этажей выше. Одетая в немыслимый лиловый балахон, скрывающий ее полноту, и ярко-рыжий взлохмаченный парик, она бы была смешна, если бы не странное выражение лица, которое я умудрился рассмотреть. Ее глаза округлились, брови повторили их форму и так и застыли. Но это не было похоже на удивление. Скорее испуг, прилипший к лицу испуг.
Еще не совсем прошедший после встречи с покойником озноб снова пробежался по телу. Я стоял в кабине лифта в халате и пижамных штанах, в подвале, о котором уже был наслышан, а на меня шла непонятно преобразившаяся старуха.
- Тебе не следовало попадать сюда, - повторила она, приблизившись. И я не знаю, как отправить тебя наверх. Этот лифт, он...
Она подошла совсем близко, и я услышал странный запах, исходящий от нее – терпкий химический запах, почти вкус. Так в моем детстве пахли пролитые чернила. Она хотела еще что-то сказать, но за ее спиной раздался голос, и старуха суетливо, но не меняя выражения лица, дернулась в сторону.
- Здравствуйте, здравствуйте, проходите, - с легким напевом произнес появившийся в проходе человек.
Он был очень худ и высок. Длинные черные волосы, жидкая борода, через которую просвечивал подбородок, крупный нос с узкими «змеиными» очками почти на самом кончике. И взгляд поверх них, вроде бы и доброжелательный, но неподвижно упершийся в меня, а потому жутковатый. И вообще, может быть я слишком живо представлял себе, что творится в этом подвале, но его фигура вызвала во мне смесь отвращения и симпатии, если такое возможно.
- Пойдемте, посидим, поговорим, чаю попьем,- с теми же напевными интонациями продолжил он и двинулся вперед по проходу.
Я и старуха пошли за ним. По дороге, которая заняла всего несколько шагов, она успела шепнуть мне боязливо и гордо:
- Это мой сын, его здесь зовут Шутником. Ты уж, милый, ему не возражай, а то он любит...
Что любит ее сын она сказать не успела, потому что мы уже пришли. Проем в стене был завешен какой-то тяжелой тканью, которую Шутник гостеприимно откинул, пропуская нас вперед.
Я оказался в небольшой комнате с невысоким круглым столом посередине, над которым низко висел уютный оранжевый абажур. По углам смутно обрисовывались громоздкие темные шкафы. Шутник усадил меня в кресло у стола, махнул рукой старухе и снова скрылся в проеме. Я обратил внимание на его странную походку: правое плечо было заметно выше левого, и при этом он, как и свойственно худым и высоким людям, горбился. Старуха скрипнула креслом рядом со мной, тут же придвинулась и сказала:
- Ты сам-то знаешь, куда попал? Ладно, я потом тебе объясню, только очень ты сегодня не вовремя. Тут такое...
Она потерла ладонями ничем не покрытые доски стола и почесала голову под париком. Видно было, что ей хочется что-то рассказать мне, и я чуть наклонился к ней, чтобы дать возможность говорить шепотом, но старуха вдруг вскочила на ноги, так что закачался абажур, и пошла к выходу. По-моему, они столкнулись в дверях: я услышал восклицание, быстрый шепот и, сразу же за этим, появилось перекошенное злостью лицо Шутника. Впрочем, вглядевшись, я решил, что это он просто улыбается мне, неся в руках чайник и чашки. Значит мы действительно будем пить чай. Когда он вступил в круг абажурного света, я бросил взгляд на его ноги. На них были огромного размера кроссовки яркого малинового цвета. Ну и что это должно означать? Мирная и даже уютная реальность этой комнаты успокоила меня, а поставленный прямо на стол чайник и впрямь настраивал на любопытную беседу с этим любопытным человеком.
Он уселся напротив и поставил передо мной чашку – керамическую, слепленную, очевидно, вручную кособокую вещицу со следами пальцев гончара. По краям небрежно, подтеками, темнела глазурь.
- Нравятся мои чашки? Я делал их сам. Вот возьмите ее. Чувствуете? Тут важно, чтобы были чувствительные руки и... вообще все важно, кроме чая.
Он рассмеялся, а я невольно посмотрел на его руку, которой он плотно охватил чашку-уродца. Крупная кисть, выразительная и сильная, странно не вязалась с худым телом. Правда, за столом он смотрелся иначе: фигура не бросалась в глаза, а оставались только взгляд и эта рука. Бледная кожа под бородой сморщилась: он снова улыбался. Но, несмотря на все дружелюбие, с которым он это делал, у меня, как-то невзначай, начало копиться беспокойство. Недостаточное, чтобы попытаться уйти, но отчетливое и многообещающее.
