Недалеко от входа я усмотрел свободный столик, и, когда там уселся, настроение мое тотчас улучшилось, а неприятности сегодняшнего дня несколько потускнели.
Официант появился в мгновение ока, бесшумно, словно по мановению волшебной палочки. Я заказал ужин, долго выбирая что-нибудь типичное для этой страны, — может, другого такого случая в жизни не представится. В конце концов заказал «галль», что значит «петух», но, как потом выяснилось, это было блюдо из овощей, запеченное в маисовую лепешку с яичницей, и бутылку местного пива «Тропикаль».
Когда официант отошел, я вытащил записную книжку, набросал в нескольких фразах события сегодняшнего дня и пробежал дела на завтра.
Занятие мое прервал хриплый голос:
— Не позволите ли присесть к вам, сеньор? Свободных столиков больше нет...
Я поднял глаза, снова включаясь в испанскую речь, и увидел невысокого, приземистого человека с отвислыми красноватыми щеками и остреньким носиком, лысоватого, лишь кое-где топорщились остатки волос. Напомнил он мне старую, больную мышь, — еще и усики как-то смешно торчали над верхней губой.
Поразил меня его взгляд. Маленькие темные глазки слезились, а может, просто казались блестящими в тускловатом освещении, он смотрел на меня и разговаривал со мной так, будто вглядываясь, видел сквозь меня, куда-то, дальше, или же, наоборот, — внутрь себя, хотя в действительности разговаривал, точнее, обращался именно ко мне.
— Пожалуйста, — я пожал плечами и снова углубился в свой блокнот.
Сосед мой заказал бутылку рома, кофе, кока-колу и какое-то маленькое печенье.
Я принялся за своего «петуха», а он, наполнив фужер ромом с кока-колой, бросил туда лед, как обычно пьют крепкие напитки в Латинской Америке, и снова обратился ко мне.
— Извините, но не выпили бы вы со мной хоть глоток за компанию? Грустно пить в одиночестве, знаете, а если кто-то с тобою, даже если вроде бы с тобою — уже что-то другое…
И, не ожидая моего согласия, наполнил мой фужер. Я стал было отказываться, но, как бывает чаще всего в подобных обстоятельствах, видимо, на всем белом свете, все же согласился на один лишь глоток.
Я пригубил, а он выпил, почти не отрываясь, все, налил себе еще и спросил:
— А вы откуда будете?
— Издалека, — ответил я, почему-то настораживаясь.
— Да я вижу, вы вроде приезжий, хотя и я нездешний, а впрочем, все равно... Кто вы по профессии?
— Я — ну, можно сказать, психолог...
Почему-то мне не захотелось ничего о себе рассказывать этому подвыпившему и достаточно неприятному типу, который явно намеревался испортить мне своими разглагольствованиями мирный, уютный вечер.
Почему я ответил «психолог»? Может быть, потому, что брат мой писал диссертацию по психологии, а может, еще почему-то, кто знает, но уже сказал, так сказал.
Соседу моему действительно было все равно, просто слово «психолог» чем-то зацепило его, он вдруг в упор глянул на меня этими своими красноватыми мышиными глазками, и мне стало даже как-то не по себе от этого диковатого взгляда.
Невольно я обратил внимание на то, что руки его ни минуты не находились в покое. Он все время перебирал пальцами, царапал ими стол, потирал ладони, не замечая своих движений — некоординированных, хаотических, судорожных.
— Может, вам, как психологу, будет интересно... Сижу вот перед вами, вы меня видите, не правда ли? А на самом-то деле я умер, меня нет...
Ну, вот не хватало мне лишь перепившего или сумасшедшего. Да, если день не удался, то уж до самого вечера!
— ...Не подумайте, что я ненормальный или такой пьяный, что несу невесть что, — он словно читал мои мысли и отвечал на них, — но то, что я сказал, — действительно правда.
Я слушал его, не перебивая, а он говорил — то ли мне, то ли скорее всего — самому себе, говорил и говорил без умолку.
— ...Я никарагуанец, в моей стране беда, знаете, конечно, она оккупирована коммунистическими бандитами, именующими себя сандинистами, а на самом деле — просто-напросто чернь дорвалась до власти, устроила противогосударственный переворот и испортила вконец жизнь в стране, все пошло кверху дном... А моя жизнь — особенно...
По профессии я военный, не глядите на меня с таким удивлением, сейчас я, вероятно, ничем не похож на военного, но я кадровый офицер, бывший капитан Национальной гвардии, бывший...
Нет, я начну сначала. Представьте себе семью мелкого служащего-экономиста (это мой отец), семью большую — пятеро детей, денег в обрез хватает на их пропитание. Братья отца были поудачливее, один работает врачом в Мексике, другой здесь, в Коста-Рике, этот разбогател на торговле мылом, даже стариков родителей взял к себе. Вся остальная родня тоже как-то устроилась, мы только жили, затянув потуже живот, ну, не то чтобы с голоду околевали, нет, для того, чтобы перед людьми выглядеть не хуже других, удержаться хоть на каком-то внешне приличном уровне, если уж не удалось взобраться чуть выше... Жили мы сначала в Матагальпе, потом переехали в Манагуа, но ничего не менялось.
Старшим среди детей в семье был мальчишка невысокий, но крепенький, который прекрасно учился, но которого недолюбливали школьные товарищи, и даже родители дома уделяли больше внимания младшим; чем ему, а он сызмала таил обиду на всех и вся, упрямо решив достичь когда-нибудь вершин и отомстить всем, кто его презирает... Знаете, бывает — уродится такой вот розовощекий, чуть что — сразу краснеет, да еще пухленький такой, и хоть семи пядей во лбу, а бьет его жизнь ни за что ни про что.
Шли года, малец стал подростком, знаете, интересы; как у них у всех в этом возрасте, но девчонки-ровесницы не его первым выбирали для развлечений и танцулек, и нарастала в нем злоба... Не случайно я так издалека начинаю, дальше пойдет быстрее, не бойтесь, сеньор психолог, но это все важно, очень даже важно. Но вот появилась возможность, и родители решили отдать его в военный колледж. Выпала редкостная удача — перспектива карьеры военного, и этот мальчишка радостно ухватился за такую идею, блестяще сдал вступительные экзамены, и вот он уже в форме, кадет, а еще несколько лет спустя — лейтенант Национальной гвардии.
В кадетской школе жилось ему несладко, еще большей ненавистью зажегся он ко всем и всему. Путь теперь открывался лишь один — армия давала ему права и возможности — только служи верой и правдой президенту Сомосе и его сыновьям, один из которых и возглавлял Национальную гвардию. Со временем я его хорошо узнал, даже, можно сказать, сошелся ближе, что ли...
В Национальной гвардии я таки выслужился, меня не раз принимал сам президент, и власть я имел почти неограниченную. Нет, не то, чтобы меня принимали в президентском дворце, нет, но я выполнял разного рода «деликатные» поручения, мне больше всех доверяли, и даже сослуживцы мои меня боялись. Я знал, и меня это радовало, они могли ненавидеть меня, это их дело, но должны были бояться меня и оказывать мне внимание и почет...
Даже они. Ну, а эти скоты, которых именуют «народом», эти, эти-то ненавидели всех нас вместе взятых, а я ненавидел этих нищих еще больше, с самого детства... Больше всего боялся всегда стать одним из них, таким, как они...
Вам, наверное, надоело меня слушать, но подождите немного, это вас заинтересует, еще все впереди...
А ненависть к тому, кто красив, здоров и свободен, даже если бедняк, но не хочет склонить головы, не хочет служить сильным мира сего, а живет сам по себе, — так естественно! Особенно если ты сам никогда не был свободным, красивым и открытым миру, даже молодым, не знаешь, был ли вообще когда-либо, когда ты ползал, унижался, шел на все, лишь бы выжить и доползти до высшей ступеньки...
Можете ли вы представить себе, что такое низкорослый кадетик с розовыми щечками? И как к нему относятся здоровые, сытые, откормленные парни, среди которых многие из провинции, хоть и дети состоятельных людей, землевладельцев?.. Представляете? Как выжить ему, такому? Каким нужно стать? Ведь каждому — чего изволите! А если нет, тогда хоть защитника себе отыскать, которого бы остальные боялись.
