— Мы поспешили освободить корабль от лишнего груза, поскольку балласта на нем имелось предостаточно: во-первых, паровая машина, во-вторых, сиамские пушки! И какие пушки — других таких по добротности исполнения и богатству отделки я не встречал. Затем полный комплект энциклопедии всех наук — потеря небольшая. Затем свод законов, декретов и ордонансов с протоколами заседаний обеих палат — вот это была утрата в высшей степени чувствительная! Затем какой-то наглец посмел сказать, что начинать следовало с ученых! Я выказал не менее решимости, чем все остальные, но, благодарение Небесам и силе тяжести моего тела, мне удалось уцепиться за одну из наших воздушных шлюпок, которая шла ко дну, то есть к земле, стремительно и неудержимо, а поскольку она, по тогдашней моде, которой мы обязаны знаменитому китообразному господина Леннокса[91], имела форму морского конька, то я оседлал ее так проворно, как только позволяли обстоятельства, и, ухватившись правой рукой за гриву, утвердился в седле не хуже святого Георгия.

— После чего, Вздорике, ты, как и полагается всаднику, пришпорил коня и, помножив массу на квадрат скорости, устремился прямо в отечество Зеротоктро-Шаха, чему я несказанно рад.

— Случилось так, что я упал в глубокую рытвину на самой середине большой дороги и, поскольку основу почвы, на мое счастье, составлял туф, вошел в землю всего-навсего по шею[92]. Меня слегка оглушило, но вскоре я вполне оправился, ибо по характеру почвы и геологическому строению местности понял, что счастливая звезда моя избрала для моего приземления одну из наиболее цивилизованных областей нашей планеты.

— Если ты настаиваешь на том, что это была именно звезда, я прощу тебе сей метафорический способ изъяснения, но предупреждаю, что тебе не удастся так же легко убедить меня в том, что страна, где посреди большой дороги имеются столь глубокие и широкие рытвины, являет собой образец беспрерывного совершенствования.

— Все дело в том, о божественный Манифафа, что философы этой страны занимались вещами куда более важными, чем рытвины на дорогах!

— Чем же они занимались? — осведомился Сумабезбродий.

— Они стряпали[93], — отвечал Вздорике.

— В добрый час, — сказал Манифафа. — Кто-нибудь другой, пожалуй, стал бы их осуждать, а я — нет, но начнем с начала, поскольку, как это ни печально, мы оставили тебя, балагур, в положении, мало пригодном для всестороннего исследования окружающей местности.

— Зато оно весьма располагало к размышлениям, что же касается местности, то я знал ее досконально, вне зависимости от собственного опыта, ибо прочел ее описания в космографиях и путевых заметках, а они, как известно, никогда не лгут. Остров Патагонцев, насколько я мог судить с высоты птичьего полета, когда нырял в эту средиатлантическую империю, представляет собой правильный круг диаметром тысяча сто тридцать лье, из чего следует, если только Адриан Метиус из Алкмара[94] не хвастливый мошенник, что длина его окружности равняется трем тысячам пятистам пятьдесяти лье. Характерной особенностью острова является невозможность произвести на свет хоть что-нибудь жизнеспособное: это делает его в высшей степени пригодным для развития цивилизации.

— Вывод по меньшей мере спорный, — вскричал Сумабезбродий, недоверчиво покачивая головой, — остров, неспособный дать жизнь ни одному живому существу, но при этом населенный философами! Конечно, они суют свой нос повсюду, но, если дела обстояли так, как ты говоришь, вряд ли они состряпали там что-нибудь путное.

— Они стряпали яства, достойные занять место на королевском столе. Чтобы поверить в это, достаточно недоупустить из виду — если, конечно, слово «недоупустить» существует в сумабезбродийском языке, а это всецело зависит от воли вашей Академии[95], — так вот, нужно недоупустить из виду, что остров Патагонцев является центром архипелага, сплошь заселенного философами, которые разместились каждый на своем островке, в точном соответствии с бэконовской классификацией наук[96], так что, имейся на каждой из этих полосок земли этикетка с названием, это бы сильно продвинуло вперед топографию совершенствования и создало универсальный компендиум человеческих знаний. Философы — народ праздный, а потому быстро размножающийся, так что в один прекрасный день они решили заселить главный остров архипелага, посреди которого я теперь нахожусь, как вы помните, в глубокой рытвине, где и прошу у вас дозволения остаться еще на какое-то время…

— Сколько угодно, балагур, — согласился Манифафа. — Чувствуй себя как дома.

— Итак, философы решили обосноваться на центральном острове; единственное, что им потребовалось, это лаборатория, где можно было бы создавать с помощью химии то, что в других местах создает природа. Вот так и случилось, что философская консистория острова Патагонцев посвятила себя кулинарии, дабы удовлетворить потребности всех пребывающих в добром здравии индивидов, которые с неизменным удовольствием откушивают и завтрак, и обед, если только имеют возможность их оплатить. Я не имею в виду писателей, этих невинных пролетариев слова, этих обездоленных данников прессы, людей, у которых много добрых намерений и мало наличных денег из-за происков бездарных чубукеев[97]; эти бедняги только и умеют, что облизываться. Иное дело вы, Ваше Султанское Высочество; предположим, вы пожелали откушать за обедом черепаховый суп, что, вообще говоря, может случиться с каждым; вы посылаете заявку в секцию маммалиологии[98], та изготовляет теленка и откладывает для вас голову[99]. Распорядитель секции (это очень высокий чин) без промедления переправляет вашу заявку своему коллеге из секции орнитологии, который создает петуха и посылает назад в исходную секцию его гребешок и почки; точно так же поступает распорядитель секции ракообразных: его стараниями на свет являются превосходные раки. После чего остается только действовать согласно классическому рецепту и подать блюдо на стол в горячем виде. Вкус, надо сказать, восхитительный.

— Мне ли этого не знать? — воскликнул Манифафа. — Все это, на мой взгляд, устроено превосходно, и я с огромным удовольствием расспросил бы тебя о некоторых подробностях, если бы меня не останавливала мысль, что ты до сих пор сидишь в рытвине, где не пристало находиться человеку твоих лет и талантов.

— Я провел там сто часов и не сосчитать сколько минут, о божественный Манифафа.

— Тогда времени у нас предостаточно. Порадуй же себя ответами на мои вопросы — это тебя развлечет. Вот что меня интересует: отчего же эти философы, которые умели изготовлять столько всякой всячины, не смогли создать того совершенного человека, на поиски которого ты устремился со столь редким бесстрашием?

— Ах, сударь, обычного человека они изготовляли превосходно, можете не сомневаться. Если знать, из чего человек составлен, создать его ничуть не труднее, чем вырастить кролика в садке. Секция антропологии только этим и занималась с утра до вечера, в противоположность тем отсталым и бездуховным особам, которые предпочитают работать над этим с вечера до утра, и надо признать, что она работала на совесть, ибо создала патагонцев, каждый из которых стоил дюжины ваших тамбурмажоров. С пятью чувствами у них все обстояло прекрасно, но вот дальше начинались затруднения, ибо секция идеологии так и не сумела произвести на свет добротный интеллект! Да и откуда там было взяться интеллекту! О божественный Манифафа, перетряхни мы всю секцию идеологии, мы бы не наскребли там ума на один-единственный водевиль, а ведь требовалось разделить эту малую толику на пятьдесят миллионов гигантов, — итак, можно смело утверждать, что интеллектом там и не пахло. Вот отчего несчастный патагонский народ был так глуп, так глуп, что во всем мире вошли в пословицу слова «глуп, как патагонец».