Девушки спорят между собой: «Сегодня кардуон посмотрел не на тебя, а на меня; больше всех ему нравлюсь я, и влюбится он в меня».

Кардуон об этом и не помышляет. Кардуон ищет повсюду вкусные корешки и угощает ими своих друзей; все вместе они пируют в полдень на раскаленном камне.

Однажды кардуон нашел в пустыне клад — множество прекрасно сохранившихся золотых монет, таких хорошеньких и таких гладких, словно они только что выкатились, звеня, из-под чеканочного пресса. Один царь, спасавшийся бегством, бросил их, чтобы бежать еще быстрее.

«Силы небесные! — воскликнул кардуон. — Вот, если я не ошибаюсь, драгоценная добыча, которая придется мне очень кстати нынешней зимой! Должно быть, это кусочки той свежей и сладкой морковки, которая так славно помогает скоротать время, когда мне становится скучно в одиночестве, а может быть, и кое-что получше: никогда еще я не видел таких аппетитных кружков».

И кардуон устремился к монетам, не прямо, потому что прямых путей он не любил, но со всевозможными предосторожностями; он то поднимал голову и принюхивался, встав на хвосте почти вертикально и вытянувшись в струнку; то замирал в нерешительности, склоняя к земле сначала глаза (сперва один, а потом другой), чтобы лучше слышать звуки пустыни своим чутким кардуоновым ухом, а затем уши (сперва одно, а потом другое), чтобы оторвать от земли свой взгляд; он смотрел то налево, то направо, ко всему прислушивался, во все вглядывался, понемногу успокаивался и устремлялся вперед, как и подобает кардуону-храбрецу, а затем тотчас съеживался от страха, как и подобает кардуону-бедняку, который чувствует себя спокойно только в своей укромной норе; а затем, счастливый и гордый, выгибал спину под лучами солнца, расправлял роскошные доспехи, топорщил золотистую чешую своей кольчуги, зеленел, переливался, ускользал, вздымал песок когтями и рассекал его хвостом. Вне всякого сомнения, это был красивейший из кардуонов[55].

Добравшись до клада, он бросил на него два зорких взгляда, напрягся всем телом, приподнялся и вонзил зубы в первую попавшуюся золотую монету.

Один из зубов сломался.

Кардуон отпрянул, потом возвратился к кладу уже не так стремительно, попытался раскусить монету уже не так резво.

«Они дьявольски сухие, — подумал он. — Ах! те кардуоны, которые копят вот такие кусочки морковки для своего потомства, напрасно не кладут их во влажное место, где морковь сохранила бы свои питательные свойства! Нужно признать, — добавил он, — что род кардуонов, пожалуй, отстает в развитии! Что же до меня, то я давеча пообедал и, благодарение Богу, не имею нужды набрасываться на скверную пищу, как какой-нибудь кардуон из простонародья, поэтому перетащу-ка я этот провиант под большое дерево посреди пустыни, в траву, смоченную небесной росой и родниковой влагой; я усну рядом на мягком и нежном песке, согреваемом первыми лучами восходящего солнца, а когда неуклюжая пчела вылетит спросонья из цветка, в котором провела ночь, и, кружась, как безумная, разбудит меня своим жужжанием, я примусь за царский завтрак — самый вкусный завтрак из всех, какие доводилось пробовать кардуону».

Кардуон, о котором я веду речь, не бросал слов на ветер. Как он сказал, так и сделал — а это немало. К вечеру весь клад, перетащенный монета за монетой на новое место, преблагополучно покоился на прекрасном ковре из мха, прогибавшемся под его весом. Огромное дерево, усыпанное цветами и листьями, простирало над ним пышные ветви, словно приглашая прохожих отдохнуть в покое и прохладе.

И утомившийся кардуон мирно уснул, мечтая о свежих корешках.

Такова история кардуона.

На следующий день забрел в те места бедный дровосек Ксайлун, привлеченный мелодичным журчанием ручейка и свежим, радостным шуршанием листвы. Этот приятный уголок пришелся по душе Ксайлуну, который был ленив от природы и, направляясь в лес, никогда не спешил до него добраться.

Поскольку немногие знали Ксайлуна, я скажу вам, что он был один из тех несчастных, которых природа, кажется, рождает на свет только для прозябания. Человек неуклюжего сложения и невеликого ума, но, впрочем, простодушный и добрый, он был неспособен творить зло, неспособен замыслить злое дело, неспособен даже упрекнуть в злом умысле других, чем с самого детства смущал и огорчал своих родных. Ксайлуна обучили ремеслу дровосека: ведь постоянные унижения с юных лет приохотили его к жизни уединенной, а слабость ума сузила круг доступных ему занятий. В городе беднягу прозвали «дурачок Ксайлун»; дети бегали за ним по улицам и донимали злыми насмешками; они кричали ему вслед: «Дорогу, дорогу честному Ксайлуну, самому любезному из всех дровосеков, когда-либо орудовавших топором, — он идет в лес толковать про разные премудрости со своим двоюродным братцем кардуоном. Ай да Ксайлун!»

Слыша эти речи, родные братья Ксайлуна прятались по домам, краснея от стыда и обиды.

Но Ксайлун не обращал на них никакого внимания, а детям отвечал улыбкой.

Ксайлун привык считать, что главной причиной этого презрения и ежедневных насмешек служит бедность его одежды; ведь ни один человек на свете не считает сам себя слабоумным; Ксайлун решил, что кардуон, красивейший между всех жителей земли в те часы, когда он греется на солнце, есть избранник Божий, и втайне надеялся, заручившись дружбой кардуона, раздобыть что-нибудь из его парадного платья и, как ни в чем не бывало пройдясь в новом наряде по улицам родного города, поразить воображение земляков.

«К тому же, — добавлял Ксайлун, размыслив обо всех этих материях так подробно, как только позволял ум Ксайлуна, — кардуон, говорят, приходится мне двоюродным братом; да я и сам это замечаю, недаром ведь я испытываю такую приязнь к этому почтенному созданию. Раз родные мои братья отталкивают меня и презирают, значит, нет у меня никого ближе, чем кардуон, и, если он примет меня, я хочу жить с ним, пусть даже я только на то и годен, чтобы каждый вечер готовить ему просторное ложе из сухих листьев, аккуратно подтыкать ему одеяло, когда он заснет, и разводить в его спальне ясный и жаркий огонь, когда наступят холода. Возможно, кардуон состарится раньше меня, — продолжал рассуждать Ксайлун, — ведь когда я был еще совсем мал, он был уже проворен и красив, и мать показывала его мне со словами: „Смотри, вот кардуон!“ Я знаю, слава Господу, как потребны больному уход и ласка. Жаль только, что кардуон такой гордец».

В самом деле, кардуон не отвечал Ксайлуну взаимностью. Завидев дровосека, он молниеносно спасался бегством и, лишь укрывшись в песке за холмиком или камнем, останавливался и устремлял на Ксайлуна глаза, сверкавшие ярче карбункулов.

Тогда Ксайлун, молитвенно сложив руки на груди, говорил ему с величайшим почтением:

— Ах, братец, зачем вы бежите от меня, ведь я вам друг и кум! Мне ничего другого не нужно, кроме как следовать за вами и вам служить; я бы рад был служить своим братьям и умереть за них, но они совсем не так красивы и не так любезны, как вы. Не уподобляйтесь же им, не отталкивайте от себя вашего верного Ксайлуна, если вам надобен хороший слуга.

Но кардуон все равно убегал, а Ксайлун возвращался домой в слезах оттого, что двоюродный братец кардуон опять не захотел с ним говорить.

В тот день, о котором мы ведем речь, мать рассердилась на Ксайлуна; она ударила его и выгнала из дома.

— Ступай прочь, негодник! — сказала она. — Иди к своему братцу кардуону, другой родни ты недостоин!

Ксайлун, по обыкновению, покорился и отправился на поиски своего братца кардуона.

— Ну и ну! — сказал он, подойдя к дереву с густой кроной. — Чудны дела твои, Господи… Братец кардуон заснул под сенью этого дерева, у родника, дающего начало множеству ручьев, а ведь это не в его правилах! Какой удобный случай дождаться, пока он проснется, и обсудить с ним все наши дела. Но что же такое он здесь хранит и для чего ему все эти забавные штучки из желтого свинца, если не для того, чтобы сделать еще красивее его наряд? Не иначе как он задумал жениться. Даю слово Ксайлуна, кардуоны тоже пускаются на хитрости; ведь все это железо с виду очень грубое, и любой кусочек старого камзола моего братца выглядит в тысячу раз лучше. А все ж таки, если кардуон будет нынче разговорчивее, чем обычно, я спрошу, что он сам думает обо всем этом; а покамест посплю-ка я здесь, подле него, ведь сплю я чутко и проснусь одновременно с ним.