— Господи! — тихо сказала Вера. — Разве я об этом?

Слова ее мешались с мыслями. А вдруг многое из того, что мелькало у нее в голове, она не сказала?

Ипполитов громко поздоровался с кем-то.

— Вера, несмотря ни на что, я не желаю тебе зла. Послушайся моего совета. Я опытнее тебя.

— Подожди, я ничего не понимаю… — Она, мучительно морщась, потерла висок. — О чем ты говоришь? Почему ты все о другом?..

— Ты сейчас неспособна ничего слушать. — с подчеркнутым терпением сказал он. — Поговорим в другой раз.

— Нет, нет! Прости меня! Пожалуйста, говори. Я не могу уйти от тебя так. Алеша, мне нужно одно: ты веришь мне? До конца веришь? У тебя никаких сомнений не осталось?

Раздраженные утешения… Округлое движение рук. Милосердно опущенные глаза…

Вера поймала его руку.

— Зачем ты хитришь? Это нечестно!.

— Ах, нечестно?.. Я хитрю? А ты? Ты не отрицаешь, что кандидатуру Малютина выдвинула именно ты, и ты настаивала на ней? Хочешь знать, почему? Ты ненавидишь Тоню. Ты боишься ее. Что, неправда? Лосевские догадки — это чепуха. Ты обрадовалась возможности удалить Тоню. Чем она виновата? Ты этим ничего не добьешься. Уверяю тебя. Наоборот… — Он боязливо поглядел на ее лицо. — Ты сама вынудила меня. Я не хотел сейчас ничего говорить. Это наше с тобой частное дело. Возможно, ты не отдавала себе отчета в своих чувствах. Бывает так, что человек действует подсознательно…

Она долго шла через весь цех к выходу. Руки ее висели, длинные, нескладные руки. Она вдруг ощутила всю свою угловатую, некрасивую фигуру, острые ключицы, проступающие под кофточкой. Чучело, огородное чучело в ярко-зеленой, клетчатой юбке. Заплакать бы. Как бабушка успокаивала: «Блаженны плачущие, ибо они утешатся». Плакать до тех пор, пока вместо слез останется всхлипывающая боль.

Она остановилась в полутемном тамбуре у цеховых ворот, не понимая, куда идти, что делать.

— Посторонитесь, гражданочка! — крикнула вахтерша, открывая ворота.

Грузовик, громыхая железом, въезжал в цех.

Никому не было дела до ее переживаний. Женщины на улице сбивали лед с путей. В закоулке между цехами ремесленники разбирали огнеупоры. Некуда было скрыться, остаться одной. И уйти она не могла. Ее ждали в металлургической лаборатории, надо было принести им новые режимы. В инструментальном — заказать тягу для выключателя. Вечером — заседание комсоргов о месячнике рационализации. Хочет она или не хочет, она должна идти, говорить, смотреть чертежи, что-то отвечать, что-то считать. Что из того, что стрелка часов сломалась? Механизм продолжал работать, заставляя обломок двигаться.

Эта спасительная беспощадность держала ее, как держат корни разбитое молнией дерево; она держала ее как костыли, как земное притяжение.

Из комитета Вера вышла вместе с Геней Рагозиным. Она чувствовала себя разбитой, на улице она взяла его под руку. Он смутился от удовольствия и принялся расписывать свои лыжные рекорды. У пивного ларька ругался пьяный. По щекам его текли мелкие слезы. Он поднимал руку с пивной кружкой и осторожно, чтобы не расплескать пиво, терся хлюпающим носом о рукав.

— Макарьев опять пошел вразнос. — сказал Геня. — Ты была права. Гнать его с завода!

— Не знаю, — сказала Вера. — А почему он пьет?.. Не знаю, ничего не знаю…

Впервые она поняла, что нельзя так легко и просто осуждать людей.

— Как по-твоему, существуют обстоятельства, при которых можно покончить с собой? — спросила она.

Ошеломление Геннадия позабавило ее.

— Не беспокойся, у меня чисто теоретический интерес.

— Самоубийство — это трусость! — с жаром заговорил Геня. — Даже в капиталистической стране человек обязан бороться до конца. Во время войны остался последний патрон. Грозит плен. Застрелиться или застрелить фашиста? Я бы лично не застрелился. Я застрелил бы фашиста. А в плену тоже можно поднять восстание. Я читал, что в концлагере Бухенвальде и то наши сумели поднять восстание.

Вера слушала его с тем же чувством, с каким недавно листала свои школьные тетрадки. Прошел трамвай. Она посмотрела вниз, на колеса, в то место, где они накатывались на блестящую сталь рельсов.

Геня проводил ее до дома. Вера села на лестничный подоконник; Геня стоял перед ней, держа ее руку в своих руках. Она не противилась. Ей было приятно, что можно еще некоторое время ни о чем не думать, не быть одной. Он что-то говорил, бледнея и волнуясь. Она смотрела на него издалека, задумчиво и равнодушно. Потом он осторожно обнял ее. Рука его дрожала. «Сейчас он меня поцелует», — устало подумала Вера и закрыла глаза. Геня притянул ее к себе, поцеловал в сомкнутые губы. Откинутая голова ее лежала на его руке, он целовал ее щеки, глаза, лоб. Вера открыла глаза. Она увидела его лицо, отшатнулась, соскочила с подоконника.

— Ты дурак. Дурак! Я подлая, а ты дурак. Как тебе не стыдно? Как это все гадко! Хотел пожалеть?

Она повернулась и побежала по лестнице.

Спустя две недели Логинов, уже назначенный директором завода, вызвал Сизову.

Просьбу ее о посылке в деревню завод не удовлетворяет. Предстоят большие работы по автоматизации оборудования. В этом отношении большой интерес для завода представляет первая установка программного управления «Ропага». Решено на опыте реконструкции «Ропага» создать специальную группу электриков, конструкторов, механиков. Возглавлять группу будет она, Сизова. Сейчас важно установить моторы и все готовые элементы программника на «Ропаг». Не медлить, потому что придется наверстывать к концу квартала, чтобы не сорвать план.

Сизова сидела наклонив голову. Волосы ее безжизненно свисали путаными прядями.

— Но как же вы мне доверяете? Ведь вы слыхали… — Голос ее задрожал. — Нет, я не то, зачем спрашивать, — значит, вы ничему там не поверили… — Она отвернулась. — Такой группе нужна производственная база.

— Разумеется, — сказал Логинов. — Вы не будете зависеть от Лосева. Вы получите максимальную самостоятельность. Впоследствии. Пока что придется с ним кое в чем контактоваться.

Она согласно кивала, но глаза ее померкли.

— Спасибо, Леонид Прокофьич… Только я не хочу заниматься этим.

— Почему?

Она безразлично пожала плечами. В усталых, твердых морщинках ее лица Логинову вдруг померещилась ее будущая старость — усталая и безразличная. Он представил себе, что именно эта трещина может пройти через всю ее жизнь. Его охватила тревога.

— Ого, как легко, оказывается, вас сломить… А не кажется ли вам, что Лосев этого и добивался?

Вера молчала.

— От первого удара впасть в отчаяние и отказаться от борьбы, когда есть все условия! Кто разрешил вам так распускаться? Смотрите, на кого вы похожи!

— Вас лишь станки заботят, — сказала Вера. — А что изменится для меня? Ничего. Я так и останусь, измазанная грязью. Меня еще пуще станут обвинять. Зачем мне это? Ничего мне не нужно. Мне тяжело приходить на завод. Я хочу уехать. Отпустите меня.

Логинов с грохотом отодвинул кресло.

— Обидой своей наслаждаетесь? — Он заходил по кабинету. С непривычки он не мог долго сидеть за столом. — Ах, я несчастная, меня оклеветали, так вот же вам, я отомщу. Не трогайте меня я хочу жить спокойно…

Слова были его и не его. Он где-то их слышал, но сейчас ему некогда было вспоминать. Его возмущало неблагодарное равнодушие этой девчонки. Никакие доводы не доходили до нее. Взгляд ее пустых глаз сопровождал его без тени волнения или сочувствия. Так, стоя у переезда, смотрят на проходящий с грохотом трамвай. Давай ей хоть торбу с пирогами, хоть черта с рогами! Главный инженер, подготавливая проект приказа, убеждал Логинова отложить работы по модернизации, доводы его были обоснованные и разумные, — никто, в сущности, не требовал от завода разворачивать массовую модернизацию станочного парка. Имелись куда более срочные работы, и Логинов поймал себя на желании отложить приказ до лучших времен. Став директором, он на самом себе немедленно ощутил неумолимое действие многих вполне законных, но мешающих сил.