Котята шевелились, поднимали головы и, падая, оскальзываясь, лезли под кошку. Тишка хотел по одному подсаживать их к Муркиным соскам, но они обошлись без его помощи, запричмокивали…

И Мурка вдруг стихла, устроилась в гнезде поудобнее и стала облизывать котят. Они рвали ее живот, а она прижимала их лапами к себе и облизывала.

Тишка не верил себе: «Да неужто за своих приняла? Вот это да-а…» Он сидел на холодном полу, не зная, что теперь ему делать: то ли бежать домой, то ли дожидаться, когда, насытившись, котята отвалятся от сосков и заснут.

И все-таки он до конца не поверил кошке. Мурка ж старая, хитрая, понимает, что, раз Тишка пристал к ней с котятами, не отвяжется, пока она их не покормит. А стоит Тишке уйти, как стряхнет их с себя и поминай как звали.

Мурка оглянулась на Тишку, уставила на него зеленые с продольными черточками глаза и замурлыкала, будто успокаивая своего маленького хозяина, что все, о чем он просит ее, она выполнит.

«А может, и в самом деле Мурка снова мертвых родила? — подумал Тишка. — А теперь вот решила: ожили».

Котята умиротворенно затихли, но кошка не выдавала никакого желания оставить их.

— Муры-ы-сенька-а… — умилился Тишка.

Кошка зажмурилась и, раскрыв зубастую пасть, зевнула.

Славка уже высвечивал фонариком щели подпечка.

— Ой, мама, чего-то пахнет, — кривил он нос.

— Руки, наверно, полгода не мыл, вот и пахнет.

— Не-е, мам, и вправду, вот понюхай иди.

Мать разливала по кринкам молоко:

— Буду я еще лазить за вами везде! Только и дел мне — принюхиваться ко всему…

— Дак чего делать-то? — изображал растерянность Славик. — Ведь нельзя же их так оставлять… Вони будет — не продохнуть…

— Отвяжитесь вы от меня, ради бога! — взмолилась мать. — Придешь с работы, так только вас и слыхать, хоть бы помолчали с минуту.

Она нацедила сквозь марлю пол-литровую банку молока и повернулась к Тишке:

— Ну, просил, так пей. Чего не берешь?

А для Тишки парное молоко всегда поперек горла. Он бы холодного и три банки выпил подряд, а от парного к горлу подступала нежданная тошнота. Вот, говорят, парное молоко очень целебное. Но ведь Тишка здоровый, ему лекарствами пичкать себя ни к чему — пусть пьют те, кто болеет. А он как-нибудь обойдется и без него.

— Ну, чего стоишь, будто столб? — поторопила мать.

Тишка, пересиливая себя, сделал два глотка и невольно задержал дыхание: к горлу подступал неприятный комок.

— Я, мам, потом допью.

— Во-от, — укорила мать, — все не по вам… Уж и сами не знаете, чего и просить… Голодом бы с недельку вас поморить, так, небось, не стали бы разбираться, что вкусно, а что невкусно. Что подадут, то и ели бы.

— Мама, да я все выпью, — остановил мать Тишка. — Ты только Мурке налей. Она ведь голодная ходит: ее котята доят.

Славику надоело возиться под шестком, он уж и то на волосы обобрал всю паутину, она с него так катышами и свешивалась.

— Нет, никого не видать, один запах… Все-таки мертвые, наверно.

— Ты сам мертвый! — обиделся за котят Тишка.

— Ну, а почему тогда ни разу не пискнули?

— У тебя пискни, — нашелся Тишка. — Они уж знают, с кем дело имеют. Потому и молчат.

— Да ла-а-дно тебе, — протянул Славик. — Тоже мне, кошачий защитник нашелся. — И он вылез из-под шестка.

Варвара Егоровна собирала на стол: прижимая к груди, резала на тарелку хлеб, разбавляла молоком творог, доставала яйца, выдвигала на середину соль.

— Ти-ишк! — начала она осторожно, когда уселись ужинать. — А чего все же с кошками-то будем мы делать? Две есть, да три вырастут. Как у Маринки, ферму, что ли, нам открывать?

Славик обрадованно захохотал:

— Во-во!.. Три вырастут, да девятерых родят.

Тишка понял, куда они клонят, и у него кусок не полез в рот.

— Тебе бы, Славочка, только топить… — захныкал он. — Ты и Мурку угробить рад…

Варвара Егоровна пригладила Тишкины волосы.

— Да не реви, дурачок, раньше времени… Я ведь ничего такого и не говорю… Зачем топить? Пусть живут. Только я задумываюсь, чего с ними делать потом.

— Отдадим кому-нибудь, — подсказал Тишка.

— А кому? — покачала головой мать. — В каждом доме по одной да по две кошки живут.

— Мама, — возразил ей Тишка, — белый свет ведь не на одном Полежаеве клином сошелся. Я в другие деревни схожу, там поспрашиваю.

Варвара Егоровна снова погладила сына по голове и, будто бы рассуждая с собой, продолжала:

— Мурку, хоть и старая она, выбрасывать жалко, привыкла я к ней. Пусть уж до смерти у нас доживет. Васька ловучий очень, не шварничает: ну-ка, на столе хоть чего оставляй — не заденет. И на улицу захочет, так голос подаст, не забьется в угол…

Тишка чувствовал, что она подбирается все же к его котятам.

— Мама, а ты ведь про этих-то ничего не знаешь… Может, они ловучее Васьки вырастут.

— Может, и ловучее, — вздохнула она. — А вот подожди, папка вернется с курсов, как он посмотрит на наше пополнение?

— Мама, да папка ведь тоже человек…

И все же Тишка задумался: отец, конечно, несговорчивей матери. Учеба у него кончается через восемь дней. Но ведь если он сдаст все экзамены хорошо, так и настроение у него будет хорошее. Ой, только бы ему легкие билеты достались…

Ночью Тишке снилось, как отца спрашивают сразу десять учителей, и каждый-то лезет из кожи, стараясь задать такие вопросы, чтобы отцу не выпутаться. И только один, седенький, в круглых зеленых очках с продольными, как кошачьи зрачки, черточками, подбирал вопросы попроще, но отец как раз на них и сыпался.

«Вот у вас на сушилке, — говорил седенький, — опять по ночам свет горит. Надо выключить».

И отец лез под крышу выкручивать лампочки.

«Папка, да рубильник же есть!» — подсказывал Тишка, но отец не слышал его, топтался на приставной лестнице и не мог дотянуться до лампочек.

Седенький учитель качал головой: «Нет, нет, нельзя ему электриком в колхозе работать, нельзя… Давайте лучше Тишку пошлем… Он все знает…»

Тишка проснулся от шепота: мать кого-то горячо убеждала:

— Если бы он не знал, что они родились, — другое дело. А он же знает… Он же видел их. Зачем ребенка травмировать?

— Да, конечно, — отвечал ей знакомый голос.

— А я уж, признаться, думала, что она опять мертвых родила, — шептала мать. — Смотрю, третьеводни заявилась худющая такая, тоскливая — опросталась, вижу, — и сразу на печь. Три дня с печи не слазила, туда ей и блюдце с молоком подавала…

— Так неужто котята три дня голодом жили?

— Папка! — закричал Тишка, окончательно проснувшись. Выскользнув из-под одеяла, он зашлепал по настывшим половицам к кровати отца.

— Папка, а ведь тебе восемь дней оставалось?

— Досрочно сдал, поэтому и отпустили пораньше.

— Ага! — торжествуя, заколотил Тишка ногами по отцовской постели. — Значит, ты добрый приехал? Я так и знал. Ну что, мамочка? Чья взяла?

Мать беззвучно смеялась.

Утром Тишка не нашел под тряпкой котят. Гнездо отволгло от ночного тумана и было холодным.

Первое подозрение у Тишки пало на Славика, но брат еще не вставал, распластавшись, лежал на кровати. Не мог же он ночью бегать в баню. Его, сонного, в туалет и то не поднимешь: помычит, помычит, перевернется на другой бок да и опять засопит носом.

Мамка с папкой на такое дело пойти не могли. Им Тишка все-таки доверял, не обманщики.

Да ведь — самое главное! — кроме Тишки, никто и не знал, что котята находились в предбаннике. Кто же это его подследил?

На росной тропинке вычернился всего один след — Тишкин. Неужели с вечера кто-то забрал их?

Тишка вернулся в избу угрюмым.

— Что, детинушка, не весел? — затянула было Варвара Егоровна, но Тишка бросился ей в колени и заревел:

— Ко-о-тят украли-и…

— Да кому же они нужны, дурачок ты мой… — прижав Тишку к ногам, сказала Варвара Егоровна. — Под печкой где-нибудь и лежат… Вон Славик фонариком светил, так и то не увидел. А ты сразу: ук-ра-а-ли-и…