А один раз поплутали по лесу — и как отворотным зельем Алик опился.

Лес у него, видите ли, проклятым стал… Да что бы полежаевцы делали без своего леса? Ты бы, Аличек, чем зимой печку топил? За какими бы стенами от мороза прятался?

Нечего на лес свою вину сваливать… Не бегали бы в тот вечер, задрав головы, — не заблудились бы. И ведь компас есть в каждом доме. А они, полоротые, удумали шуточки с тайгой шутить. Отправились в лес налегке — в одних рубашонках. Ни спичек с собой не взяли, ни компаса. Вот за это и поплатились. Продрогшие, мокрые, чуть не всю ночь проблудили, пока не вышли к речушке. Так в этом разве лес виноват? Они сами. Алик же все на тайгу свалил: заблудились потому, что она неухоженная.

— Нет, я такую несправедливость не потерплю, — сказал Володька и снова вытянул ноги. — У самого поджилки трясутся, а корчит из себя барина: кто-то виноват, что дорожек для него в лесу не расчистили, указателей на деревьях не приколотили.

— Зато теперь ухоженный лес отыскал, — подыграл ему Митька.

Володька сначала не понял его, а потом, видно, вспомнил, куда Алик ходит за грибами, и рассмеялся.

— Да, теперь у него с указателями…

Срам говорить, но в Аликовых обихоженных угодьях — по канавам особенно — растут не грибы, а сплошное недоразумение. Какой-нибудь хиленький масленок выкарабкался из-под земли, так и тот весь в пыли — в десяти водах мой, не отмоешь. Ну-ка, столько машин по большаку пробежало — не только пылью, а и гарью этот масленок закоптили.

И в березняках у полей что за грибы? Обабки, волнушки да сыроежки, а уж ни беленького, ни груздочка, ни рыжичка там и с собаками не отыщешь. Настоящий гриб растет в настоящем лесу.

Без настоящего леса не прожить… Ведь в лес за грибами или за ягодами идешь, так радости от этого не меньше, чем от игры, испытываешь. В лесу не только перед сверстниками, а и перед взрослыми свою сноровку покажешь. Кто больше боровиков навыкапывает изо мха, кто не волнух, а груздочков накладет в корзину? Ой, грибы, они ведь не всегда сами под ноги лезут. Их надо знать, где искать. Увидел кустики белоуса — приверни, даже через чащобу к ним продерись: если до тебя тут никто не побывал, то семьдесят процентов из ста — белые грибы с тобой встречи ждут. И муравейники не обходи, и на лесную опушку к березам выскочи, и до мухоморов под ельником хоть ползком, но доползи, не пожалей ни спины, ни коленей — там, именно там и прячутся белые. А уж про обычные-то приметы — под осинами ищи подосиновика, а под березами — подберезовика — полежаевским ребятам и напоминать не надо: с молоком матери это усвоили.

Нет, без леса в Полежаеве не жизнь.

Как Алик станет? Все отправятся за грибами, а он — во всей деревне один — баклуши примется бить? Но ведь скоро на вырубках брусника дозорится — и тогда не только школьники, все Полежаево в лес уйдет. Тогда Алик, что ли, вместе с собаками будет дома караулить, в сторожа наймется?

Вот если бы Митьке не нянчиться с братом, он бы из леса только поесть прибегал. А то выкраиваешь горе-часы, когда мать не на ферме и когда она в настроении.

Никаких своих интересов… Алик Макаров не зря его упрекал за это. Действительно, весь белый свет Никола затмил.

А ведь и у Алика Макарова — он говорил — был годовалый брат. Но Алик сумел как-то совместить свои интересы с настояниями родителей нянчиться с ним. А как?

Алик не единожды обещал Митьке посвятить его в тайну — и об отце рассказать, выполняющем секретное задание правительства, и о брате, которого Макаровы оставили неизвестно где. Уж не в Улумбеке ли по Солнечной поляне гуляет, под Аэлитой от дождя прячется? Теперь у Алика, пока они не помирятся, ничего не узнаешь. А мириться с Аликом ни Митька, ни Вовка не собирались, если он не прекратит чепуху про полежаевский лес сочинять.

— Нет, я его отучу нашего леса бояться, — пообещал Вовка Воронин и, сбиваясь, завысвистывал какой-то непонятный мотив. Руки в карманы сунул, прошелся деловито по луговине, усыпанной березовым листом. — Ох уж и отучу.

И, не оглядываясь, покатил домой.

Верная примета, что ничего ему на ум не взбрело. Уж Митька ли своего дружка не знает: если в голове у Володьки какой-то план вызрел, так он домой не пойдет, он медлить не станет, сию же секунду приступит к его исполнению. И кому-кому, а Митьке-то обязательно во всех деталях раскроет свой замысел, ничего от него не утаит.

А тут сразу домой отправился. Значит, пуста голова.

Митька не вытерпел, спросил при встрече у Алика:

— Ты, говорят, ухоженный лес нашел?

Алик смутился ненадолго:

— Да нет, — скривил он губы, — у вас везде беспорядок… Просто маме захотелось грибного супа сварить, и я, чтоб напрасно времени не терять, по-быстрому сбегал в березнячок.

— Ну, и понравился маме твой суп? — Митьку выводила из себя способность Алика держаться невозмутимо.

— Отвела душу… А вообще-то у вас в грибах очень низкий процент белка. Вот у нас в Улумбеке грибы на вкус резко отличаются от ваших в лучшую сторону.

— Ну, если ты по канавам собирал зачуханные маслята, так они и от наших грибов отличаются.

Алик артистично вытянул шею, склонил рыжую голову набочок:

— Это почему маслята? Я принес одни белые…

Неслыханная наглость! Да что, Митька не знает, где белые растут, а где о них и слыхом не слыхивали?

Митька не знал, как уличить Алика во лжи. Подкараулить в поле и выхватить корзину: вот, мол, смотрите, сплошные сыроеги? Можно, конечно, и так. Но Алика же не припрешь к стене. Скажет, да, сегодня не повезло, а вот вчера удачно на кустик один нарвался — полную корзину боровичков нарезал. Что промямлишь ему в ответ? Врун, мол, и все такое прочее. А факты где, что врун? Нету фактов, одни предположения.

Но и Алик уязвим, ой, уязвим… Его ахиллесову пяту все Полежаево знает.

И у Митьки как-то само собой вырвалось предостережение:

— Смотри, Алик… В овсы медведь стал наведываться… Не наткнись на него… Один ведь и есть один.

Алик надменно усмехнулся:

— А я в овсы не хожу, — и ботиночком прочертил на земле черту. Как отрезал. Меня, мол, не запугаешь.

Митька не сразу нашелся, в какую сторону и разговор повернуть. Алик, видно, решил, что Митька его берет на пушку. Но Митька про овсы-то как раз и не врал. Медведь действительно повадился в поле, измял вдоль лесной опушки не один загон, обсасывая метелки овса. Конечно, он выбирался из березняка не днем, а дожидался, когда свечереет, когда деревня затихнет, но факт оставался фактом — медведь лакомился овсом.

— Мне не веришь, у мужиков спроси, — настаивал Митька, сознавая, что хоть и говорит правду, а все равно расчет делает на то, чтобы Алика застращать. Какой медведь днем в деревню придет? Он же не с ума спятил…

Алик беззаботно отмахнулся от Митьки:

— Ладно тебе сказки рассказывать. — У него ни в одном глазу страху не было. Он и песенку даже запел самым натуральным голосом — нигде не сглотнул одрога: — «Я медведя не боюсь, я на дерево взберусь».

Митька, все же продолжая начатый тон, пугающим шепотом предупредил:

— Смотри-и… В березняке деревья, сам знаешь, какие. Ни на одно не взберешься… Любое удилищем согнется.

Алик беспечно засмеялся:

— До того пугал, что, наверно, и самому страшно стало? — Он пытливо уставился Митьке в глаза.

Митьке и вправду сделалось не по себе от своего жуткого шепота.

— Ну, смотри, — повторил он припугивание, явно не выдерживая состязания с Аликом. — Мое дело предупредить. А ты поступай, как хочешь.

Вечером Мария Флегонтовна пришла к Микулиным за молоком, поставила бидончик на застланный клеенкой стол.

— Митя, сводил бы ты моего парня за белыми грибами. Я его посылаю-посылаю, а он мне одни ошметки приносит, все в червях, — чистить начну, так больше половины выбрасываю…

«Вот тебе раз!» — чуть не присвистнул Митька и отвернулся, чтобы Мария Флегонтовна не заметила торжества в его глазах.