Она закинула голову и снова посмотрела на него, явно удивленная.

— Не знала.

— К действиям в настоящем это не имеет никакого отношения, — сказал Варам. — Часть прошлого, понимаешь? И вообще мне кажется, что большинство жителей космоса в определенном возрасте должны испробовать почти все возможное, тебе не кажется?

— Наверно. Сколько тебе лет?

— Сто одиннадцать, спасибо. А тебе?

— Сто тридцать пять.

— Отлично!

Она отклонилась, занося кулак в насмешливой угрозе. Варам мстительно спросил:

— Идти можешь?

— Не знаю. Давай попробуем.

Он опустил ноги Свон на землю и поставил ее прямо. Она прислонилась к нему. Захромала, держа его за руку, потом выпрямилась, отпустила руку и медленно пошла сама.

— Знаешь, идти необязательно, — сказал он. — Доберемся до следующей станции и там подождем.

— Посмотрим, каково мне будет. Решим, когда придем туда.

— Думаешь, ты больна из-за солнца? — спросил Варам. — О себе могу сказать: от тяготения Меркурия у меня ноют суставы.

Свон пожала плечами.

— Мы получили большую дозу. Полина говорит, у меня десять зивертов.

— Ого! — «Смертельная доза — около 30», — подумал он. — От такой дозы счетчик у меня на запястье вышел бы из строя. Он показал три зиверта. Но ты закрыла меня, когда мы ждали лифта.

— Нам обоим незачем было получать полную дозу.

— Наверно. Но мы могли бы поменяться.

— Ты не знал о вспышке. Какова ожидаемая продолжительность твоей жизни?

— Около двухсот лет, — сказал Варам.

Чтобы столько времени прожить в космосе, необходимо полагаться на восстановление компонентов ДНК и другие средства продления жизни.

— Неплохо, — сказала Свон. — У меня пять сотен. — Она вздохнула. — Может, в этом дело. А может, излучение просто убило бактерии у меня во внутренностях. Думаю, именно это и произошло. Надеюсь. Хотя у меня начали выпадать волосы.

— Суставы у меня болят, наверно, просто от ходьбы, — сказал Варам.

— Может быть. Какую ты делаешь зарядку?

— Хожу.

— Это слишком серьезное испытание для твоей дыхательной системы.

— Начинаю пыхтеть при ходьбе. И еще разговариваю.

Попытка отвлечь.

— Опять цитата?

— Кажется, я придумал это сам. Одна из моих ежедневных мантр, рутина.

— Рутина?

— Люблю рутину.

— Неудивительно, что тебе здесь нравится.

— Да, рутины здесь определенно хватает.

Они долго молча шли по туннелю. Добравшись до следующей станции, объявили дневной привал и позволили себе несколько лишних часов отдыха и полный ночной сон. Однажды Свон ушла в глубину туннеля, что-то сделала там и вернулась; спала она как будто хорошо, без мурлыканья. На следующее утро захотела идти дальше, заявив, что пойдет медленно и будет осторожна. Так они и двигались.

Огни вначале показывались далеко впереди на полу, потом постепенно поднимались и уходили назад; в итоге складывалось впечатление постоянного движения под уклон. Варам пытался следить за одним определенным фонарем, но не был уверен, что не спутал его с другими. Или это всегда один и тот же фонарь: вид до горизонта, многократное умножение — он не мог разобраться.

— Полина может рассчитать видимое расстояние до горизонта? — спросил он однажды.

— Я сама знаю, — коротко сказала Свон. — Три километра.

— Понятно.

Неожиданно ему показалось, что это не совершенно неважно.

— Посвистим? — спросил он после получасового молчания.

— Нет, — сказала она. — Хватит с меня свиста. Расскажи что-нибудь. Расскажи о себе; я хочу знать о тебе больше.

— Конечно, легко. — И вдруг понял, что не знает, с чего начать. — Что ж, я родился сто одиннадцать лет назад на Титане. Моей матерью стал мужчина с вульвой, родом с Каллисто, обитатель системы Юпитера в третьем поколении. Отец — андрогин с Марса, отправленный в изгнание в ходе некоего политического конфликта. Вырос я в основном на Титане, но тогда там были очень скромные условия: станция и несколько небольших куполов. Так что когда я пошел в школу, то жил сначала на Гершеле, потом на Фебе, спутнике с полярной орбитой, а в последнее время — на Япете. Почти все жители системы Сатурна постоянно перемещаются, чтобы увидеть все, особенно те, кто на гражданской службе.

— Много таких?

— При базовом обучении все — и, как у нас говорят, какое-то время отдают Сатурну; к тому же можно по жребию получить пост в правительстве. Некоторым это нравится, и они продолжают в том же духе. Так и я. Один обязательный период моей службы пришелся на Гиперион; срок был небольшой, но мне понравилось: очень необычное место.

— Опять это слово.

— Ну, жизнь вообще необычна; так мне, во всяком случае, кажется. — Он запел: — Люди необычны, когда ты сам необычен. — И тут же оборвал пение. — Гиперион действительно необычен. Очевидно, он — результат столкновения двух спутников средней величины. Получилось что-то вроде медовых сот, причем границы провалов белые, а сами провалы до половины заполнены черным порошком. Так что, когда идешь по этим границам или летишь над ними, они очень похожи на произведение искусства.

— Большое старое голдсуорти, — сказала она.

— Что-то в этом роде. И наше вмешательство там сразу сказывается. Даже обсуждался вопрос, стоит ли открывать там станцию, а если открывать, то как ею управлять. Я участвовал в этом, и мне казалось, что я хранитель или кто-то в этом роде.

— Интересно.

— Да, мне тоже так кажется. Я вернулся на Япет — кстати, тоже отличное место для жизни, притягательное и дает возможность лучше разглядеть систему в целом. Здесь я изучал управление процессами терраформирования и обретал мастерство дипломата на живых примерах…

— Честный человек, посланный своей страной лгать.

— Надеюсь, это описание дипломата не точно. Неприменимое ко мне и, надеюсь, к тебе.

— Не думаю, что мы можем выбирать значение слов.

— Да? А мне казалось, мы выбираем.

— Только в очень узких пределах, — сказала Свон. — Но продолжай.

— Ну, после этого я вернулся на Титан и работал над терраформированием. В те годы у меня появились дети.

— С родителями?

— Да, в моих яслях шесть родителей и восемь детей. Почти всегда это удовольствие. Я стараюсь не волноваться за них. Я люблю детей, помню часть их жизни, которую сами они не помнят. Думаю, мне это интересней, чем им. И все. Память обманчива. Помнишь времена, которые тебе нравятся, и хочешь чего-нибудь такого же. А получать можешь только новое. Так что я стараюсь хотеть того, что получаю. Не очень понятно, как это делать. Начинаешь второе столетие жизни, и это трудно, по-моему.

— Трудно всегда, — сказала она.

— Верно. Мир для меня загадка. Я хочу сказать, я слышу, что говорят люди о Вселенной, но не знаю, как это использовать. Мне это кажется бессмысленным. Поэтому я согласен с теми, кто говорит, что нам самим нужно создавать смысл.

Эту концепцию я нахожу полезной. Иногда ты что-то делаешь в настоящем, помнишь, что делал в прошлом, и думаешь делать то же самое в будущем — чтобы создать что-нибудь. Произведение искусства, которое само по себе не обязательно будет искусством, но чем-то, достойным, чтобы его создал человек.

— Это экзистенциализм, верно?

— Да, думаю, он самый. Не вижу, как можно этого избежать.

— Гм. — Она задумалась. Свет отражался на белых прядях в ее черных волосах. — Расскажи о твоих яслях. Каково оно?

— На Титане это люди примерно одних лет, учившиеся вместе и работающие вместе. Небольшие группы создаются для воспитания детей. Обычно в группу входит шесть человек. Существуют разные способы их построения. Все зависит от совместимости. Кажется, парных связей недостаточно, чтобы выдержать долго; пары терпят неудачу чаще, чем в половине случаев, а детям двух родителей мало. Поэтому обычно численность больше. Почти всегда это договоренность о совместном воспитании детей, а не об отношениях на всю жизнь. Отсюда название «ясли». С годами накапливаются обиды. Но, если повезет, некоторое время все просто замечательно, а когда приходит срок, надо принимать новых и новых. Я стараюсь поддерживать с ними контакт: мы до сих пор составляем ясли. Но дети выросли, и теперь мы видимся очень редко.