Наверное, в какой-нибудь лавке, торгующей итальянским ширпотребом низкого качества, выдаваемым за образцы высокой моды, ему подсказали, что нет ничего более внушительного, чем черный цвет, особенно когда профессия связана с похоронными обрядами и предшествующими им действиями.

У спутников мужчины в черном, в данный момент рассеянно осушающих банку за банкой, добродушный вид людей, честно зарабатывающих себе на хлеб выполнением заказных убийств. Одежда их тоже не лишена некоторого шика, но явно спортивного стиля — турецкий вариант джинсов «Левис» и куртки от «Адидас» и Версаче, опять же восточного происхождения. Держатся они непринужденно, в том смысле, что пепел от сигарет стряхивают прямо на ковер и гасят окурки где попало. От вмешательства в разговор они воздерживаются: голова их шефа в достаточной мере полна слов, и помогать ему незачем.

— При том молчании, которое вы храните, мне не понятно, ясна ли вам в точности суть сложившейся ситуации? — спрашивает ангел смерти, глотая очередную порцию пива.

— Насколько я понял, суть вашей деятельности состоит в том, что вы приватизируете в свою пользу мое имущество, подлежащее страхованию.

— Вы меня просто сразили! — с уважением восклицает Ангел. — Точнее и не скажешь! Однако пока это чистая теория. А между тем наступило время перейти к практике. Кстати, это, надо понимать, и есть знаменитый портрет вашей матушки-графини? — спрашивает он, приближаясь к висящему в глубине кабинета портрету.

— Моя мать не графиня, — кротко возражает ТТ.

— Жаль. Ваш секретарь безосновательно удостоил ее этого титула. А что может скрываться за этим шедевром?

— А вы проверьте, — предлагает Табаков.

Что совершенно излишне, поскольку Донев, он же Тонев, уже отодвигает картину.

— Сейф! — констатирует он. И тут же приказывает:

— Соблаговолите отпереть его. И побыстрее. Я же сказал, что наступило время действовать.

ТТ шарит сначала в одном кармане пиджака, потом в другом. По-видимому, он одервенел от страха или скован скряжьим инстинктом, потому что слышу его бормотание:

— Не знаю, куда я сунул эти ключи…

Не успевает он завершить эту легкомысленную фразу, как «страховщик» с изысканными манерами с такой силой бьет его кулаком по лицу, что очки ТТ слетают на пол, а из носа сочится кровь.

— Первое предупреждение! — объявляет Донев-Тонев. — Второе повлечет за собой более тяжкие последствия. Ввиду понятных причин мне не хотелось так сразу разбивать вам физиономию, но, видите ли, я человек вспыльчивый и сдержаться мне бывает трудно. В сущности, самообладание ко мне возвращается уже после того, как совершу безобразный поступок.

— Я поищу в другом костюме, — обещает ТТ, вытирая нос окровавленным платком.

— Ищите, где хотите. Но если через три минуты вы не откроете сейф, мы пустим в ход бормашину. Держу пари, что не успеем мы начать сверление, как ваша память чудесным образом прояснится.

С этой минуты события развиваются молниеносно. Ключ найден, сейф открыт, содержание изъято. Что оно из себя представляет? Деньги, естественно. Не стану уточнять, много их или мало. Как известно, оценки в этой области — вещь сугубо субъективная.

— А теперь остальные хранилища! — приказывает молодой вождь. — Без игры в прятки и прочих детских глупостей. Уясните себе: все, что есть в этом доме, обязательно будет обнаружено. А раз так, то какой вам смысл встречать рассвет в инвалидном кресле, если, конечно, вам повезет дожить до этого.

Едва ли интересно наблюдать, как пачки долларов из сейфа перекочевывают в сумку. Но если учесть, что сейф — твой личный, а сумка — чужая, зрелище становится мучительным и даже трагическим. Огонь жизни в Табакове вдруг угасает. Он весь поник и вот-вот сползет на пол. Он бросает на стол связку ключей и хрипит:

— Ройтесь, ищите, грабьте… А я иду спать.

Вместо того чтобы доставить человеку в черном радость, эти слова вызывают у него еще один приступ бешенства, и физиономия хозяина дома расквашена вторым ударом.

— Ну уж нет, дорогой! Никуда вы не пойдете. С этой минуты вы даже в туалет не выйдете без моего на то разрешения. И не бросайтесь ключами, а начинайте один за другим вставлять в замки, иначе я вам докажу, что мои слова о бормашине — отнюдь не шутка.

Бедный Табаков. Сокрушенный телом и духом и уже готовый на все, лишь бы избежать бормашины и газовой горелки, он проходит путем крестных мук от сейфа к сейфу, расположенных за мебелью, за обоями, за коврами, в самых разных хитроумных местах, о существовании которых я даже не подозревал.

Долгая зимняя ночь уже подходит к концу, когда Великий инквизитор объявляет отбой:

— Вы утомили меня своим упорством, которое, как вы сами понимаете, оказалось совершенно бесполезным. Мне надо отдохнуть. Я расположусь в спальне. Все остальные — здесь, кто где найдет себе подходящее место. Ответственным за порядок назначаю Слона.

— А мне что, и вздремнуть нельзя? — возражает Слон, чья внешность вполне соответствует прозвищу.

— Я сказал — и точка! — обрывает его вождь ирокезов и исчезает в спальне.

В кабинете духота из-за пивных паров и табачного дыма. Трое молодцов непрерывно снуют до туалета и обратно, чтобы облегчиться после выпитого пива. ТТ устраивается в углу и подзывает к себе Черча, опасаясь, как бы кто-нибудь не вздумал мучить пса. Я пристраиваюсь в одном из кресел поближе к ним и подальше от вонючих парней, занятый раздумьями не столько о произошедшем, сколько о предстоящем.

До сего момента нежелание Табакова прибегать к помощи полиции мне казалось вполне обоснованным. Он прибегал к их услугам еще до моего появления в Вене в связи с действиями моих предшественников. Позже обращался к ним в связи с украинцами. Потом имели место взрывы машин итальянцев, и австрийцы великодушно воздержались от выяснения вопроса причастности к этим взрывам ТТ. Короче, количество происшествий, связанных с Табаковым, так умножилось, что не было бы удивительным, если бы на сей раз полицейские сказали: «А ну его, этого Табакова!» — и задумались о принятии каких-нибудь мер уже против него. Правда, он гражданин Австрии, но для австрийцев он все равно иностранец, а на фоне создавшихся обстоятельств и крепнущей ксенофобии, его легко могли объявить нежелательным иностранцем.

Эти соображения были вполне обоснованными. Но лишь до момента нападения страховщиков. Потому что, если попадаешь в ситуацию, когда возникает угроза жизни и существует единственная возможность для ее спасения, всякие сомнения относительно того, прибегать к ней или нет, становятся нелепыми. Только вот существует ли все еще такая возможность? И если да, то является ли она единственной? Два вопроса, которые следовало было бы обстоятельно обсудить с ТТ, не окажись мы в нынешней ситуации. А теперь — никакого обсуждения. Что вызывает новый вопрос: неужели такой маниакально подозрительный тип, как Табаков, не предвидел возможности возникновения подобной ситуации? И не потому ли он воздерживался от обращения в полицию, что запасся каким-то запасным вариантом спасения?

Вопросы, вопросы. Человек, который мог бы мне ответить на них, лежит, съежившись между двумя подушками совсем рядом, однако в данный момент мне легче перемолвиться с его псом.

— Черч, — шепчу, — как ты там?

Вместо ответа бульдог помахивает коротким хвостом: в смысле — порядок, все будет хорошо.

— Не мешай ему спать, — шепчет ТТ. — Этой ночью ему, бедняге, досталось.

Девять утра, и в кабинете, готовый к новым подвигам, но все еще заспанный, появляется человек в черном.

— Можем мы обменяться двумя словами? — спрашиваю, подходя к нему.

— Можно и тремя, — великодушно соглашается страховщик.

— Я бы хотел наедине.

— Можно и наедине, сегодня я в духе.

Уединимся в кухне. Предложение о кухне ему нравится.

— А здесь есть что пожевать, — констатирует он, открывая холодильник. — Ты говори, я слушаю.

— Не бейте его больше, — говорю.