— Трудно предугадать направление удара, но откуда бы он не пришелся, его надо отразить.

— Почему бы тебе не возложить эту задачу на полицию. Насколько я заметил, у тебя с ней довольно тесные связи.

— К этому можно будет прибегнуть лишь в крайнем случае. В полиции косо смотрят на людей, создающих им проблемы, а кроме того, им платят не за охрану наших персон. Для это существуют частные охранные фирмы, которые способны предпринять все необходимые меры.

Потом наступает очередь главного — денег.

— Хорошо, что ты не рассказал им про потайную комнату, хотя они все равно найдут ее.

— Кто — «они»? Ты уже совсем утвердился в мысли, что этот инцидент — пролог настоящей бандитской операции?

— Вас к телефону, — объявляет появившийся в этот момент один из близнецов.

Отяжелевший от еды и проблем, Табаков неловкой походкой следует за ним. Чуть позже близнец появляется вновь.

— Вас ждут в кабинете.

ТТ сидит на своем обычном месте за столом, положив перед собой руки и склонив на грудь голову, словно задремав.

— Его убили, — произносит он глухо.

— Кого «его»?

— Того, кого вы называете Карапуз[15].

Некоторое время молчим. Желая разделить наше молчание, из столовой к нам ковыляет бульдог.

— И кто исполнитель этого акта справедливого возмездия? — спрашиваю, машинально трепля собаку по толстому загривку.

— Какого еще «справедливого возмездия»? — сердится Табаков, выпрямляясь.

— Так, должно быть, представят публике это убийство.

— Чепуха. В бандитской среде нет такого понятия, как возмездие. Есть страх и месть. Испугались, что он заговорит.

— Тебе лучше знать.

— Да уж, я-то знаю. В отличие от тебя, который плетется в хвосте и собирает крохи в виде слухов и домыслов, чтобы пересыпать ими свой очередной рапорт. Что же до правды, то кому она нужна? Кого она интересует?

— Например, меня, собирателя слухов и домыслов.

— Ты не в счет. Не в обиду тебе будет сказано, но ты вне игры. Может быть, в игре тебе и отведена какая-то мелкая роль, но сам ты не игрок.

— Наверно, так. Но неужели простые смертные вроде меня не имеют права знать хотя бы часть истины.

Табаков медленно поднимается и делает несколько шагов к моему креслу.

— Оставь собаку в покое.

Потом устремляет на меня свой тяжелый взгляд, словно раздумывая, замечать мое присутствие и далее или пойти спать.

— Бедный ты человек, Эмиль, — говорит он снисходительным тоном. — Единственное, что у тебя осталось, не считая костюма, который на тебе, — это твои иллюзии. Не могу же я и это последнее у тебя отнять!

— Не прикидывайся добрым самаритянином, это тебе не идет, — отвечаю. — Ты ничего не в силах у меня отнять. Все, что ты соберешься мне рассказать, будет либо ложью, либо устаревшей информацией.

— Вот, вот, типичные рассуждения зомбированного человека. Все, что не укладывается в его голове, — ложь. Да, слухов и легенд — хоть отбавляй. Но как насчет свидетельств непосредственных участников?

— Я с таковыми не знаком.

— И со мной не знаком?

Он опускается в кресло напротив и, уставившись на меня, спрашивает:

— У меня были причины кое о чем помалкивать. Но сейчас, после этого убийства их у меня уже нет.

— А что, уже поймали убийцу?

— Не поймали и никогда не поймают. А если и поймают, то это ничего не даст. Важен не исполнитель, а заказчик.

— Ты, вероятно, подозреваешь кого-то.

Табаков разводит руками в знак своей беспомощности.

— Есть десятки людей, желавших его смерти. Именно поэтому я и пытаюсь тебе внушить, что изобличение нескольких участников Ограбления ничего не даст. Тут нужно начинать с постижения смысла Ограбления, потом перейти к изучению процесса его осуществления и лишь затем приступить к разоблачению конкретных участников. Если, конечно, тебе гарантирована большая удача и суждена долгая жизнь.

Слушаю, надеясь на продолжение, но он, вероятно, истолковывает мое молчание как недоверие.

— Все элементарно, Эмиль. Настолько элементарно, что даже агент способен это понять.

— Ты, наверно, имеешь в виду какого-то высокоинтеллектуального агента. Потому что я, например, этого не понимаю.

— Понимаешь, но боишься.

— Боюсь чего?

— Боишься потерять веру. Веру образцового агента в дело, которому он служил.

— Агента в отставке.

— Да, ты в отставке. И теперь вслед за работой ты боишься лишиться еще и веры. Потому что, потеряв и ее, что у тебя останется?

— Не надо вопросов. Мы не на диспуте. И нет смысла в том, чтобы, много говоря, не сказать ничего.

— Не рассчитывай, что я ничего не скажу. Скажу ровно то, что ты боишься услышать.

Он снова останавливает на мне свой тяжелый взгляд и произносит медленно — так, чтобы даже агент был в состоянии его понять:

— То, что ты называешь Великим ограблением, организовали твои же люди, Эмиль. Твои, а отнюдь не мои, потому что никаких людей у меня не было и нет.

— Остается уточнить — кто и как.

— Я знаю и это, но всему свой черед. Я пытаюсь объяснить тебе смысл операции, а ты хочешь компромата, чтобы было что доложить.

И поскольку он повышает тон, я пытаюсь его успокоить:

— Ну ладно, чего ты так разбушевался!

И этим вызываю у него еще большее раздражение.

— Я не разбушевался, но не надо действовать мне на нервы. Я пытаюсь как можно проще объяснить тебе ход событий, а ты меня подначиваешь.

— В таком случае давай прервемся, — предлагаю. — Выпей чаю, того, фруктового, который так положительно на тебя действуют. Расслабься, забудь о плохой новости. Можно даже сменить тему. Сегодня утром я прочитал в «Ди Цайт», что…

— Ничего ты там не читал. Ты не читаешь газет. И не надейся на смену темы.

— И чего это тебе так приспичило меня просветить?

— И это поймешь. Я же сказал: всему свое время.

Не возражаю. Напрасный труд. Он не успокоится, пока не раскроет мне Великую истину, которая известна мне и без него — по крайней мере, отчасти.

— Я хотел наглядно показать тебе, какова была ситуация пред началом конца. Внутри крепости — разброд и шатание. Снаружи наседают варвары. Ждать помощи от союзников бесполезно — союзников больше нет. Значит, придется уступить власть. Вопрос в том, каким образом ее уступить, чтобы тем не менее сохранить. И вот два спасительных действия: во-первых, ослабить варваров, внедрив в их ряды своих людей, а во-вторых, спрятать деньги, раздав их другим своим людям.

— Каким людям конкретно? Из органов?

— И из органов тоже.

— Мне ничего не дали.

— Ну, молодец! Вот так опровержение!

— Ну, хорошо, хорошо, считай, что я ничего не говорил.

— Хотя, вообще-то, позаботились и о людях твоего ранга, И вот здесь — самая вкусная часть меню. Раздача денег и собственности подается не как разграбление, а как спасение от разграбления, как некий высоко патриотический акт. Ведь подразумевается, что, когда вражеский натиск спадет, розданное будет возвращено, поскольку оно — общегосударственное достояние.

— А какой властью обладали раздававшие над получавшими?

— Никакой, если не считать имевшегося на последних компромата.

— Ненадежное средство.

— И к тому же смертельно опасное, — добавляет Табаков. — Ведь ради устранения угрозы вполне можно устранить ее носителя.

— И сегодняшнее убийство тому пример.

— И оно не останется единичным.

ТТ замолкает, ожидая от меня вопроса, но я молчу, поскольку этот вопрос очевиден.

— Я лично присутствовал на одном из совещаний, когда человек, которого вы называете Карапуз, дал добро примерно двум десяткам партийных и хозяйственных функционеров начинать частную предпринимательскую деятельность на государственные средства при условии регулярного отчисления определенного процента прибыли на финансирование партии.

— Под какие гарантии?

— Я же уже говорил: ни под какие.

— Около двух десятков. Таково, значит, число счастливчиков?