Как раз к обеду вхожу в кабинета Табакова. Красивый столик возле камина заставлен порядочным количеством посуды. Посуда красивая — хрусталь, серебро, тонкий фарфор. Вот только содержание ее убого — пюре, салат и семужье филе с маслом; кусочек столь мал, что достаточно одной манипуляции вилкой, чтобы разделаться с ним.

Хозяин дома сидит перед столом и ленивым жестом указывает мне на стул.

— Может, разделим трапезу? Я не жадный.

— Спасибо. Но я существо не травоядное. И только что разделался с чудесным шницелем. Порция была такой огромной, что едва умещалась на тарелке.

— Предпочитаю не слышать подробностей, — кислым тоном замечает ТТ. — К тому же ты врешь. Мне известно, что сегодня ты вообще не обедал.

— А это ты называешь обедом?

— Это только часть обеда. Остальная часть состоит из лекарств.

— Печально, — признаю. — А как ты относишься к так называемым лекарственным препаратам?

— Не понимаю, о чем ты.

— Так у нас называли наркотики.

— Хочешь сказать — у вас. У нас здесь это называют опиатами. Так что по этому вопросу — молчок!

— Почему? Что тут особенного?

— Ты что, не понял? Мы тут не у вас, а у нас.

Его рука, держащая ложку, колеблется одну-две секунды между пюре из шпината и картофеля и наконец останавливается на последнем. Некоторое время он делает вид, что жует, хотя что там такого, в этом пюре, чтобы жевать… Потом цепляет вилкой немного зеленого салата и снова жует.

— Напоминаю тебе о разнице между у вас и у нас, чтобы внушить тебе элементарную мысль: я строго соблюдаю законы своего нового местожительства. Я не пользуюсь этими твоими лекарственными препаратами даже в виде снотворного, а ты мне говоришь о наркотиках. Впрочем, ты волен молоть языком на любую тему, какая тебе в голову взбредет. Для меня же некоторые темы составляют табу. И я не желаю, чтобы ты каким-нибудь образом впутал меня в свою восточную дикость.

— Боишься подслушивающей аппаратуры?

— Не прикидывайся дурачком. Я сказал: молчок!

— Жаль, — говорю. — А я как раз на днях слышал, что кое-кто из наркобаронов вознамерился сделать из тебя своего партнера.

Хозяин дома готовится продегустировать шпинат, но откладывает ложку и хрипит:

— Ты невыносим. У меня и без того плохой аппетит, а теперь из-за тебя он совсем пропал.

— Пса хотя бы накорми, — замечаю. — Погляди, как он жалобно на тебя смотрит.

Черчилль и впрямь приближается к своему хозяину, поднимает тяжелую голову и вперяет в него скорбный взгляд.

— Черчилль не ест подобной гадости. К тому же он сыт. А смотрит он так на меня, миленький, из сочувствия.

ТТ нежно гладит пса пухлой рукой и, обращаясь ко мне, рычит:

— А ты, если у тебя есть что сказать, говори, вместо того чтобы рисоваться.

Так и поступаю, рассказывая ему кое-что из того, что мне стало известно. Но поскольку история слишком длинная и запутанная, излагаю ее в коротких фрагментах.

— Ничего не понимаю, — признается Табаков, напрочь, кажется, забывший о еде.

Хотя, уверен, о ломтике семги он все-таки помнит, но отложил самое вкусное напоследок. Ведь все мы так поступаем.

— Начни сначала и расскажи по порядку, — приказывает он мне.

— Но ты ведь не хочешь ничего слышать о наркотиках…

— Я сказал: начни сначала.

Так и делаю. Разве откажешь хорошему человеку!

Табаков выслушивает мой рассказ, почти не прерывая. Когда заканчиваю, Черчу уже, наверное, снится третий или четвертый сон. Только тут ТТ начинает задавать вопросы. Черчу, свернувшемуся в ногах у любимого хозяина, предстоит увидеть еще один сон.

— А теперь, — произносит под конец хозяин дома, — я потребую от тебя выполнения трех условий: во-первых, внимательно осматривай свою машину и оставляй ее так, чтобы она всегда была у тебя перед глазами. Не обижайся, но твоя чрезмерная самоуверенность когда-нибудь сыграет с тобой злую шутку. Во-вторых, изложи мне письменно все, что тебе известно об этих людях, а также их машинах: модель, цвет, номер. И в-третьих, ни слова больше об этой истории.

В точности исполняю его указания. Поэтому не могу сказать ничего конкретного относительно того, чем завершилась эта история. Допускаю, что ее финал известен Табакову, а также Максу и Морицу. Но сам факт того, что я не уверен даже в последнем, заставляет меня думать, что дело закончено. ТТ не из тех, кто бросает слова на ветер.

Мой интерес к Табакову редко доходит до того, чтобы побудить меня зайти к нему еще и днем. Мне достаточно вечерних визитов с интервалом в один-два дня — не только ради нашей дружбы с его младшим двойником Черчем, и не только ради ароматных гаванских сигар, но еще и в силу того, что я не забыл о служебном задании, приведшем меня в этот город.

Предпочитаю проводить дни и, естественно, ночи в обществе Марты или бесцельно слоняясь по венским улицам. Знаю, что последнее вызвало бы у Однако приступ возмущения, но что поделаешь, такова правда: я бесцельно слоняюсь в этом средоточии многовековой культуры с прекрасными музеями, выставками, театрами и библиотеками, не говоря уж о всемирно известной Опере и соборе Святого Штефана.

«Вот так всегда, — заметил бы по такому случаю Однако. — Как пошлют кого-нибудь из наших на Запад, то почти всегда это человек, ограниченный узким кругозором своей профессии, а если говорить прямо — серая личность».

Я стараюсь не занимать слишком много места в жизни Марты, потому что ей совершенно незачем привязываться к такой перелетной птице, как я. Хотя она и ведет довольно уединенный образ жизни под надзором своего бывшего мужа, у нее есть свои интересы, лежащие в области домашнего хозяйства и косметики, — неизбежные, когда находишься между двух возрастов и стараешься выглядеть моложе, чем есть.

БМВ не создает мне больших проблем. Большей частью я держу его в садике перед домом Марты, потому что эта практика — по поводу и без повода взрывать машины — в последнее время чересчур уж распространилась. Передвигаюсь пешком, а когда устаю, сажусь выпить кофе в каком-нибудь приятном местечке, так не похожем на опостылевшие мне наши кафе из переоборудованных гаражей. Так, одним поздним утром оказываюсь в баре при отеле «Астория».

Заведение в данный момент почти полупустое. Пока колеблюсь, выбирая, какой столик занять своей персоной, замечаю в глубине помещения Сеймура. «Ну вот, — говорю себе, — снова старая история: еще одно лицо из прошлого. А подойдешь поближе — и выяснится, что обознался». Призрак из прошлого раскрывает перед собой газету, но, видя, как я вхожу в зал, поднимает глаза и, к моему удивлению, кивает мне.

— Здравствуйте, Майкл, — произносит призрак при моем приближении.

И заметив мое удивление, бросает:

— Вы стали забывать старых недругов.

— Напротив, — отвечаю, садясь за его столик. — Постоянно вижу их то тут то там, но каждый раз оказывается, что я обознался. Не так давно, в Софии, мне показалось даже, что я вижу вас.

— Неужели? И где вы меня увидели?

— В заведении с таким же названием.

— И что я делал?

— Да то же, что и здесь. По старой привычке людей из разведки, интересовались результатами своих же действий.

— И вы решили, что обознались… Я-то все еще воображаю, что жив, а вы уже причислили меня к миру призраков.

Он меланхолически качает головой и уже другим тоном спрашивает:

— Что скажете, если мы закажем по порции виски? Я давно не пил: не с кем было.

И потом, когда заказанный виски принесен, продолжает:

— Я всегда был уверен, что снова встречусь с вами, хотя и не знал, что это случится в Вене.

— А мне и в голову не могло прийти, что вы можете объявиться в Софии. И каковы ваши впечатления от города?

— Предпочту умолчать о них. Хотя, насколько я понял, раньше было хуже.

— Как посмотреть. Раньше было меньше витрин, но было чище и был определенный порядок.