Но затем вюрд отступил, и Скъёлдис рухнула на пол, словно марионетка из плоти и крови с перерезанными ниточками. Осторожно подступив ближе, Энсор услышал последние, загадочные слова — «Авель» и «противовес». Все инстинкты твердили полковнику, что эту тайну нельзя оставлять без внимания, но она могла подождать.

— Нам нужно идти, Скъёлдис, — сказал полковник, но женщина не слушала. Отведя взгляд от желтого полумесяца планеты, она уставилась на древний корабль-труп… и внезапно вспомнила всё.

Никто не заметил Хардина Вендрэйка, наблюдавшего за ними из теней.

Первым делом Жук учуял вонь, гремучую смесь запахов моря и могилы, нечто вроде аромата гнилой рыбы, выблеванной дохляком. Мгновением позже надвинулась жара, густая и жидкая, прилипшая к бойцу наподобие второй, маслянистой кожи. Клэйборн думал, что давно научился справляться с теплынью, но здешняя обстановка ничем не напоминала медленно тлеющее пекло Пустошей. Люк десантного судна только открылся, а гвардеец уже обливался потом.

«Я больше никогда не буду чистым», — осознал Жук.

— Хорош спать, полукровка, убирай жопу с дороги! — прорычал Модин у него над плечом. Обернувшись на солдат, столпившихся в трюме десантного корабля, Клэйборн увидел, что лица у них стали такими же серыми, как мундиры. Все они чуяли болезненность, ждущую снаружи — все, кроме огнеметчика, у которого в ноздрях засел густой запах прометия. Чертов здоровяк и не подозревал, как ему повезло.

— Что скажешь, Змеиный Глаз? — спросил Туми, говоря за всё отделение. Да, Жук был полукровкой, но, помимо этого, разведчиком, и бойцы доверяли его инстинктам. Может, как раз потому, что он был полукровкой.

Они хотят услышать от меня что-то мрачное и мудрое, чтобы касание северного вюрда успокоило их страхи. Сейчас я для них Змеиный Глаз, тотем отделения, защита от неизвестности, но потом, когда все вместе усядутся вокруг костра, снова стану простой «полукровкой». Модин хотя бы всегда говорит об этом прямо. В общем, пошли вы все в Преисподние!

Не говоря ни слова, Жук повернулся обратно к выходу. Опускавшаяся десантная рампа застряла на полпути, но до поверхности оставалась всего пара метров, поэтому Клэйборн перемахнул через край и спрыгнул вниз. Он приземлился на палубу с кошачьей ловкостью, но чуть не поскользнулся на слизи, покрывавшей ржавый настил.

«Да в этой жаре, наверное, даже металл потеет», — с отвращением подумал разведчик.

Услышав, как наверху матерится Модин, Клэйборн сухо улыбнулся. Клетусу, на спине которого висел громоздкий огнемет, предстоял чертовски непростой спуск. Впрочем, Жук всё-таки был глазами отряда и не хотел, чтобы кто-то свернул себе шею в его дежурство — даже Модин, — поэтому он выкрикнул предостережение, параллельно изучая обстановку.

Как и говорил полковник, десантное судно опустилось на палубу настоящего корабля, но слова Катлера об «охрененно здоровой лодке» даже близко не описывали реальное положение дел. Дома Жуку довелось послужить на нескольких пароходах, но этот великан не имел ничего общего с теми бравыми старичками. Невозможно было поверить, что нечто настолько огромное может хотя бы держаться на воде. Взлетная полоса, по его прикидкам, имела около тысячи метров в длину и примерно пятисот в ширину. Огромное пространство было разделено на квадраты стартовых площадок и заправочных станций, соединенных паутиной труб и кабелей. К палубе липли уродливые наросты механизмов, а с правого борта торчал подъемный кран, напоминающий виселицу для великанов. Сощурившись, Клэйборн присмотрелся к вытянутой стреле… Семь Преисподних, на ней действительно висели тела! Не великанов, а обычных людей, но целые десятки. С такого расстояния сложно было разглядеть детали, но казалось, что их всех освежевали.

Встревоженный Жук отвел глаза от крана и оглядел остальной корабль. В направлении кормы палуба вздымалась скоплением металлических блоков и командных башен, которое нависало над взлетной полосой, словно непоколебимая крепость. На поверхности цитадели было намалевано грубое изображение имперской аквилы, двуглавый орел, яростно разинувший клювы. Большую часть носа линкора занимало главное корабельное орудие, с виду настолько огромное, что могло бы пробить дыру в звездолете. Чудовище было прикреплено к палубе заклепками размером с человека, а обслуживало его целое отделение солдат в багряных мундирах. По стволу бежали строчки псалмов из имперских сборников гимнов, нанесенные белой краской, которая ярко выделялась на черном металле. В рядах амбразур левого и правого бортов располагались артиллерийские установки меньшего размера, которыми также управляли бойцы в багряном. Эти гвардейцы находились слишком далеко от Клэйборна, чтобы говорить уверенно, но ему показалось, что мореходы не обращают никакого внимания на вновь прибывших.

Прозвучал громогласный сигнал горна, и конфедерат обернулся к другому десантному судну, стоявшему дальше на палубе. Похоже, решил Жук, оно приземлилось на несколько минут раньше, так как пассажиры уже высадились из трюма и стояли по стойке «смирно». Это была 4-я рота капитана Темплтона, и сам командир с высокопарным видом шагал взад-вперед по палубе, будто на плацу. Его парадный мундир обвис во влажной жаре, и офицер напоминал утонувшего павлина, но Клэйборн всё равно уважал его за попытку выглядеть достойно. Темплтон был намного умнее, чем казался с виду, и никогда не вел себя, как полный ублюдок, в отличие от Мэйхена Железной Кости, ротного командира самого Жука.

«Пылевые змеи» когда-то входили в 10-ю роту, но это было ещё до Ефсиманских Водопадов, и тогда в полку насчитывалось почти две тысячи бойцов. После той резни отделение Клэйборна стало 10-й ротой. Во всем полку случились похожие истории, и Катлер вынужденно объединил уцелевших в четыре боеспособных подразделения, примерно по двести человек в каждом. К несчастью, «Змеи» оказались в самой заднице переформированной 3-й роты, под началом Джона Мильтона Мэйхена, который считал северян и пустошников двумя подвидами одной заразы.

Это стало очередным фрагментом веселенькой космической головоломки, при помощи которой жизнь, Имматериум и Император забавлялись с мистером Клэйборном Жуком.

— Огонь с небес! — взревел Модин и бухнулся на палубу с гулким мясистым стуком. Огнеметчик мог похвастаться грациозностью дохлого грокса, но, к удивлению разведчика, даже не покачнулся.

— Чуть не раздавил тебя, как жука, Жук! — нахамил Клетус с ухмылкой, но без особого энтузиазма, что было довольно странно.

— Эй вы там, внизу, безмозглые сукины дети! Расступись! — взревел сержант Калхун.

Двое серобоких повиновались, и по бортам судна с лязгом открылось ещё несколько люков. Остальные бойцы 3-й роты начали высадку, причем, как с недовольством заметил Клэйборн, их десантные рампы не заклинили.

Затем он увидел капитана Мэйхена, с грохотом шагающего на палубу во главе командного отделения. В своей «Громовой» броне мужик напоминал здоровенного железного краба, научившегося ходить на задних ногах. Под элегантными обводами панциря скрывалось произведение механического искусства, сочетание вертящихся шестерней и движущихся поршней, которые стучали и шипели в идеальной гармонии. Этот шум почти заглушал бравурные аккорды гимна «Провидение превозмогает», раздававшиеся из медных наплечных динамиков. На одной из лап доспеха, покрытых железными пластинами, был закреплен тяжелый стаббер, патронная лента которого изгибами уходила в гофрированный раздатчик на спине. Другая оканчивалась тяжелой дрелью, покрытой цитатами из «Завета отцов-основателей». За толстым стеклом смотровой щели вычурного шлема виднелась подстриженная ежиком голова капитана. Джон Мильтон не снял широкополую офицерскую шляпу и держал в зубах толстую сигарилью, но даже он не был настолько шизанутым, чтобы зажечь её внутри брони.

Увиденное не произвело впечатления на Жука. Древние боевые доспехи были наследием Старого Провидения, фамильными реликвиями, которые холили, лелеяли и передавали от поколения к поколению в благородном семействе капитана. Конечно, в их прочности никто не сомневался — в конце концов, эти штуковины больше напоминали танки, чем обычные комплекты силовой брони — но они были непредсказуемыми и ужасно сложными в обслуживании, а ещё шумными, как все Преисподние вместе! Разведчик со своей колокольни считал, что подобные предметы старины больше подходят для демонстрации положения владельца, чем для реального боя.