Дьякон громыхнул кулачищем по столу:

— Ни одного мерзавца не оставил!

Ученики почувствовали себя смелее и стали спрашивать:

— А откуда же взялись мы?

— Может быть, бог еще раз мужика Адама и бабу Еву сотворил?

— Вы не выдумывайте! Утонули только грешники, а праведник Ной с женой и семьей остался живым, и от Ноя опять развелось людей, как лесных муравьев!.. Теперь вот что: Ной спасся в ковчеге. Это большой корабль. Его Ной построил по велению бога...

И ученики пуще зашумели:

— А как же лошади спаслись? А коровы и овцы?

— Звери и птицы? Змеи и лягушки?

— А черви и бабочки? Тараканы тоже?

Дьякон пытался усмирить класс, но это сделать не удавалось. Тогда он заревел:

— Молчать! Животных, птиц и всякую иную живность Ной загнал в корабль и спас! Поняли?

И класс в один голос грохнул:

— Н-е-т!

Установилось долгое молчание. Дьякон смотрел на нас удивленно и потом тихо проговорил:

— Нет, законоучителем и просто учителем я не могу быть! Прощевайте, умники-разумники, а я больше сюда ни ногой!

И, пошатываясь, он вышел из класса.

В следующий понедельник вместо дьякона пришел дьячок отец Алексей. Это был тихий человек, он имел большую семью и мало чем отличался от мужиков. Дьячок подошел к учительскому столу и тихо проговорил:

— Перед началом урока, как и перед всякой работой, надо исполнить молитву!

И сам стал читать молитву «Отче наш». И делал он это как-то благоговейно, часто вздыхал и так крестился, что в наших глазах мелькала его рука. Прочитав молитву, он зачем-то стал разглядывать потолок. Мы тоже посмотрели, но ничего там не увидели — темнели только трещины и щели. Дьячок развязал узел и выложил на стол книжечки.

— Получите молитвенники. По одному на двоих. В молитвенниках только те молитвы, кои читаются перед утренним принятием пищи, перед обедом, перед ужином и перед сном, а также на похоронах усопших...

Андрейка похвалился:

— А у нас дома тоже есть песельник! В нем разные песни: «Комаринский мужик», «Ты гори, моя лучинушка»...

Я дернул Андрейку за подол рубахи:

— Сейчас будешь на коленках плясать комаринского!

Но дьячок даже голоса не повысил:

— Ты, сын мой, заблуждаешься! Песенник — книга грешная, над ней сам бес радуется, а молитвенник — книга святая, над ней ангел божий радуется! Понял?

Андрейка молчал. Я толкнул его в подколенки:

— Скажи, что понял!

И он точно очнулся.

— Ага, я все понял! С молитвенником меня ангел приведет в рай, а с песельником сатана загонит в ад...

Дьячок улыбнулся:

— Так, так! Умник ты, сын мой! Тебя ангел любит. Он за твоим правым плечом стоит и эти умные слова подсказал.

Андрейка глянул через правое плечо, но увидел не ангела, а меня. Дьячок же продолжал:

— Теперь, дети, читайте молитвенник и не мешайте друг другу. Прочтите каждую молитву по нескольку раз. Повторение — мать учения!

Мы начали читать. Дьячок же как сидел, так и задремал.

Очнулся он во время звонка на перемену. Вошла Елизавета Александровна и спросила:

— Отец Алексей, слушались ли вас ученики?

— Не обижаюсь! Да и можно ли на таких малых деточек гневаться? Послушные, смиренные, старательные...

На следующем занятии дьячок спросил:

— Дети, вы не забыли рассказ отца дьякона о всемирном потопе?

Серега Журавлев отозвался:

— Нет, не забыли! Бог рассердился и всех людей утопил!

— А всех ли?

Класс зашумел:

— Остался пророк Ной с детьми и с женой и много скотины...

Андрейка Щицин вскочил:

— Как же Ной построил такой большой корабль?

Мы ждали ответа и получили его:

— С божьей помощью корабль строился! У Ноя был топор-саморуб, рубанок-самоструг, молоток-самобой, коловорот-самолет, пила-самопилка... Вот поэтому Ною и не так трудно было корабль-ковчег построить!

И все ученики согласились: да, если у Ноя был такой инструмент, то корабль мог построить любой мужик! Но я все-таки спросил:

— Отец Алексей, значит, у пророка Ноя был волшебный инструмент?

— Да, волшебный, но только то волшебство было не от нечистой силы, а от святого духа. В старые времена, дети, было много разных чудес! Вот, к примеру, после потопа на земле остался один Ной с сыновьями, и все они были праведниками, но... Людей опять стало много-много, как муравьев в лесу! И эти люди столько грехов наделали, что в пору было новый потоп устроить. Сами посудите, какая у них была гордыня: «Мы умнее бога и его святых! Давайте построим башню до небес и там найдем самого бога!» Кричали-кричали так — и строить начали! Высокую башню построили, но бог не захотел с гордецами разговаривать, и в один пригожий день все строители залопотали на разных языках: по-персидски, по-еврейски, по-гречески, по-китайски и еще бог знает по какому, кричали, друг друга звали и ничего не понимали! Из-за этого люди перессорились и, слышал я, передрались, а подравшись, с синяками и уродствами по разным землям разбрелись...

Мотька Еременков спросил:

— А как же башня-то?

— Так ее и не достроили! И все это из-за гордости! Нельзя человеку высоко нос задирать!

Эти уроки-сказки мы слушали, затаив дыхание. Отец Алексей рассказывал нам их до самой весны.

* * *

Как-то вечером отец ушел к соседям побалясничать, а мы с матерью остались дома и занялись каждый своим делом: она бельишко штопала, а я готовил уроки. Вдруг мать показала мне на лавку:

— Сядь-ка, наследничек наш единственный, рядом с матерью, да потолкуем сурьезно!

Я сразу понял: что-то случилось и придется слушать! Пересел и спросил:

— Ты, мам, что?

— У нашего отца есть родной братец. Зовут его Павлом. Нынче письмо прислал. Подумать только: пятнадцать лет не было о нем ни слуху, ни духу, а теперь письмо прилетело!

О брате отца я ничего не знал и спросил:

— Павел сейчас где?

— До войны жил в Питере, на фабрике работал, а теперь там, где все мужики, — на фронте.

— Так почему же дядя нам писем не присылал? Сердился на тятьку?

— Кто его знает! И сердиться бы не за что. Когда из дома уезжал, то твой отец пачпорт Павлу выхлопотал, на дорогу денег раздобыл и по-братски наказ дал: если, мол, в Питере будет жить невмоготу, поворачивай оглобли — и домой! Здесь как-нибудь будем перебиваться. С тем Павел тогда и уехал. Мы стали от него весточки ждать и пятнадцать лет ждали! Ладно, молчал, да хоть бы денег прислал: ведь отец их занял у деда Герасима Кладова и лет восемь этот долг отрабатывал — словно батрак спину гнул!.. Так вот я тебе и толкую: Павел будто в воду канул, и я уже не знала, как его в церкви-то поминать, то ли за здравие, то ли за упокой. А теперь в письме-то словно медом губы мажет: «Дорогой братец Иван Ильич!». Дорогим стал. Сулится на десять дней домой приехать...

Я не поверил:

— Ты, мам, что? С фронта только калеки приезжают!

— Я знаю. Кого не отпускают, а Павла отпустят. Он три креста заслужил. Его федхебелем сделали, а уж высокий это чин или низкий, не знаю. Пишет, что третий-то крест ему на грудь сам генерал повесил и посулил отпуск. Вот ежели приедет да скажет: «Подай и выложь, брат Иван, мою половину имущества!» И отдашь! Был бы живым дед Илья, тот бы Павлу копейки не дал, а твой отец так не может — закону нет. Придет староста с понятыми и все до иголочки у нас опишет, на две равные доли разложит и скажет: мечите, мол, братья, жребий, кому в старом гнезде оставаться, а кому из него вылетать! Эх, Мишка, не дай, господи, если твоему отцу вылететь придется: беда настанет! Кем мы будем? Как наши родичи Тарас с Тарасихой станем по селам бродить, подаяния выпрашивать и милостыньки вприкуску со слезами есть?

— А дядя что?

— Он свою долю продаст да опять из дому упорхнет. Нам полный разор, и Павлу-то малый доход!

— Мам, да у нас и делить-то нечего!

— Да, мало чего есть, но староста все равно дележку устроит!.. Ты возьми-ка тетрадку, сядь к столу, а я тебе про наше именье все обскажу! Перво-наперво пиши нашу избу: деревянная, в три окна, рамы одинарные. Три нижних венца бревен сгнили — надо новые подводить. Пол тоже гнилой. Есть два чугуна, ухват, кочерга, сковородник со сковородой. Две иконы: Иисус Христос и преподобный Серафим Саровский...