— Иван Ильич, директор школы зовет тебя к себе! И скорее...
Отец даже заикнулся:
— 3-з-з-а-чем!
— Мое дело сказать, а уж зачем да почему, мне знать ни к чему! Наказывал, чтобы ты всякий струмент захватил...
— Ладно, приду!
Заткнув за пояс топор, отец взял еще инструментальный ящик и мне шепнул:
— Покачивай зыбку! О царском портрете матери ни гугу! Понял? Если скажешь — горя хватишь. Она заплачет, заноет, полсела взбулгачит и твою тайну выдаст... Ну а если меня полицейские схватят, тогда уж сам за хозяйство берись!
Отец ушел, а я себе места не находил: все ждал и ждал родителя. Маялся и думал, что, если отца схватят, то мне трудно придется! Надо мать и сестренку кормить, да и дел в хозяйстве пропасть. У телеги правое переднее колесо расшаталось: придется шину перетягивать, а может, и втулку менять. И тут не миновать идти к кузнецу, а чем за ремонт платить?
Наступил вечер. Он потянулся медленно, как вечность. Наташка спала, мать пряла льняную куделю и была спокойной. Потом стала тревожиться:
— Куда же отец-то сгинул? Неужто к кому из родичей ушел? Может, к сестре — Фешке Жильцовой? А зачем? Надоели тутошние вечорки-беседушки с шабрами? Ох, только бы с каким винопивцем не схлестнулся: напьется, задурит и еще в долги влезет!
Я как мог, так и успокаивал мать:
— Ты не бойся! Тятька же не маленький — не пропадет! Какие-нибудь дела его закрутили-завертели...
Только я так молвил, как дверь распахнулась, отец широко шагнул через порог и чтобы не разбудить Наташку, полушепотом пропел:
Загуляли голыши,
А богаты не дыши!
Мать шумнула:
— Смолкни, певун, дочку разбудишь!
Отец положил под лавку топор, туда же вдвинул инструментальный ящик. Мать съязвила:
— Что-то шибко развеселился? Может, нашел клад и стал богат?
— Двугривенный на соль заработал. В школе парты чинил.
А сколько денег пропил? Нынче даром-то поят только попа, дьякона, старосту и урядника...
— А мне Коронат Лександрыч чайный стакан поднес...
После ужина мы улеглись спать и отец стал мне в ухо шептать:
— Учителя не знают, кто портрет испортил. А Коронату не хочется об этом в полицию писать, он обрезал портрет, а меня попросил укоротить раму. Теперь у императора вместо ног культи остались.
Мать лежала на печи и вдруг спросила:
— Вы о чем там шепчетесь? Кто ночами шепчет, того домовой топчет и спать не дает!
Отец слегка толкнул меня в бок: дескать, помалкивай, и отозвался:
— Сказку сказываю...
— Какую? Я бы тоже послушала.
— Как хитрый сибирский кот притворился мертвым и многих мышей погубил...
— А-а-а, эту сказку я давным-давно слыхала!
* * *
Следующим утром я прибежал в школу рано. Портрет висел на прежнем месте. Я смотрел и не понимал, то ли император стоит, то ли сидит? И портретная рама стала короче — отец ее сильно урезал! Глянул я и на икону: Христос по-прежнему смотрел подозрительно...
Ученики собирались, и пришла учительница. Она была хмурой, немножко побледневшей: видимо, порча царского портрета ее тоже сильно встревожила. Только учительница открыла рот и хотела начать урок, как в класс торопливо вошел директор и что-то ей шепнул. Елизавета Александровна еще больше побледнела:
— Беда беду родит, а одна никогда не ходит!
Мы стали шептаться:
— Какая беда?
— Может быть, кто умер?
Но больше всех тревожился я: «Неужто будут узнавать, кто императору сапоги испортил?»
На перемене Устя Паньшина стала прыгать через веревочку-скакалочку и приговаривала:
— А я слыхала, что директор сказал! Слыхала!
К нам в школу едет фа-ра-мон! Коронат Лександрыч так и шепнул: «Может, он будет злым, как фарамон!»
После уроков я поспешил домой и сказал отцу:
— Тять, Коронат Лександрыч нашей учительнице сказывал, что в школу приедет фарамон. Фарамон — это кто?
Лицо отца побелело.
— Ох, Мишка, уж не фараона ли ждут?
— А фараон кто?
— Полицейский. Сынок, если тебя станут о портрете спрашивать, тверди одно: не слыхал, не видал, ничего не знаю!
А на третий день на первом уроке дверь распахнулась и в класс смело и властно шагнул человек в мундире. Пуговицы на нем блестели так же, как и на мундире царя. Низко нагнув голову, за приехавшим робко шагал Коронат Александрович. Мы вскочили и замерли. У меня сердце дрогнуло: «Это же фараон». Он окинул нас внимательным взглядом и кивнул в мою сторону:
— Ну-ка, скажи мне, сколько у таракана ног?
Этого я не знал и никогда не догадывался даже глянуть на тараканьи ноги и теперь молчал. Из-за спины фараона директор показывал мне на пальцах, сколько у таракана ног, но я так растерялся, что плохо понимал и продолжал молчать. Фараон повернулся к учительнице:
— Видите, какие ваши ученики еще беспомощные! Их надо учить наблюдательности, а то живут среди тараканов, а их не знают.
Учительница и директор согласно кивали головами, а потом стали что-то рассказывать. Фараон слушал и слегка улыбался. Наконец он посмотрел на меня:
— Тебя, мальчик, отец научил грамоте? Похвально! А ну-ка прочти вслух вот это стихотворение!
И дал мне небольшую книжечку.
— Вот здесь читай!
Я вопросительно глянул на учителей. Они старались улыбками ободрить меня: дескать, читай, чего боишься! А я не боялся. Просто думал: «Зачем я ему, фараонищу, буду читать? Он только и думает, как бы меня схватить!». Но все-таки я стал читать:
Осень наступила
Высохли цветы,
И глядят уныло
Голые кусты...
Когда я прочел строки:
Листья пожелтели,
По ведру летят —
фараон меня остановил:
— Стой, стой! Я не понял, как так могут листья лететь по ведру?
Я ответил:
— Видели, как дожди словно из ведра льют?
— Конечно, видел!
— Вот и пожелтевшие листья по полному ведру летят!
Фараон улыбнулся:
— Ну, брат!..
А я подумал: «Пусть тебе будет братом бешеный волк, а не Мишка Суетнов!»
Фараон же продолжал:
— Читаешь ты бегло, с чувством, но из-за торопливости делаешь ошибки. В книге напечатано: «Листья пожелтели, по ветру летят», а ты читаешь «по ведру». Ты поправил поэта, но безграмотно... А вообще-то надо тебя пересадить во второй класс!
Я отчаянно замотал головой:
— Не надо! Не пойду к вторым!
— Почему?
— У нас Лизавета Лександровна хорошая и мальчишки с девчонками тоже...
Фараон рассмеялся:
— Причина уважительная! Поздравляю вас, Елизавета Александровна: только начали заниматься, а дети уже к вам привыкли.
Сказав так, фараон кивнул учительнице и вышел. За ним пошел и директор школы. Мы, словно сговорившись, шумно вздохнули. Елизавета Александровна добро улыбнулась:
— Ну, дети, вы господину Спасскому понравились!
Я спросил:
— Он полицейский? Фараон?
Учительница и удивилась, и возмутилась:
— Что ты придумал? Это инспектор земских училищ уезда. Приехал посмотреть, как вы начали учиться!
* * *
После этого примерно через неделю, на одном из уроков, Яшка Кандеев торопливо пощелкал по нашим затылкам:
— Эх, круглые башки — глиняные горшки! Слушайте Лизавету Лександровну, а не то, как я, будете два года в первоклассниках киснуть!
Мотька Анашкин тронул себя за затылок:
— Другой год в первом классе сидишь, а тоже не знаешь, сколько у таракана ног!
— Зато я знаю, что у тебя есть голова, два глаза, два уха и одно брюхо!
Кандеев сказал так, достал из сумки ломоть хлеба и стал жевать. Хлеб был похожим на ком грязи и пах кислятиной. Мы зажали носы. Яшка обиделся:
