Роман «Восемнадцатый год» кончается так. В жаркий осенний день Телегин, одним из первых ворвавшийся с красными в Самару, «ехал шагом на косматой лошаденке впереди своего полка по Дворянской улице. Миновали площадь с памятником Александру Второму… Вот и второй дом от угла…».

Дворянская — теперь улица Куйбышева. Александровская площадь, где находился окружной суд и стоял памятник Александру II, — площадь Революции. И в одном из угловых домов действительно жил некий доктор Марков, игравший какую-то роль в контрреволюционной «учредилке» и расстрелянный красными после освобождения Самары… Этого-то Маркова молва и считает прототипом толстовского доктора Булавина.

Любопытно, однако, что А. Толстой, заботившийся о точности исторических деталей в трилогии, как раз в фигуре доктора Булавина счел возможным отступить от этого правила.

Многие страницы у Толстого посвящены описанию деятельности Булавина на посту товарища министра здравоохранения. А вот что сообщал в письме на сей счет большой знаток края Ф. Г. Попов, автор книги «За власть Советов» (о разгроме самарской учредиловщины) и составитель впечатляющего сборника воспоминаний «Поезд смерти» (о правлении Комуча в Поволжье): «Просмотрел я все приказы и распоряжения Комуча (с № 1 по № 134 — с 8 июня по 27 июля 1918 г., больше издано не было) и ни строчки не нашел о ведомстве здравоохранения… На днях я имел возможность просмотреть газету Комуча «Вестник членов Учредительного собрания». Могу с полной ответственностью утверждать: у Комуча не было ведомства (так у них назывались министерства) здравоохранения. Вопросами санитарии и здравоохранения занималась городская управа…»

М. П. Золин (город Куйбышев) приводил сведения о дальнейшей судьбе учителя Алеши Толстого — Аркадия Ивановича. Имея на иждивении четырех племянников, А. И. Словохотов преподавал ь учительской семинарии. В октябре 1905 года его квартира в числе других была разгромлена черносотенцами. Автор письма советовал заинтересоваться архивом Обшаровской учительской семинарии. Возможно, вскроется участие Аркадия Ивановича в революционной работе.

Еще одно большое письмо от Ф. Г. Попова. Надо сказать, что Федор Гаврилович принадлежал к тем энтузиастам, для которых сидение в тесных комнатах архивов и всех видов документальные раскопки было любимейшим занятием.

«Предположение о возможном участии Словохотова в революционных событиях правильно, — писал Ф. Г. Попов. — Мне известно следующее: 27 октября 1905 года он был активнейшим участником революционной демонстрации в селе Обшаровка, во время которой распространялись социал-демократические листовки и пр. В жандармском управлении возникло дело о привлечении к дознанию в качестве обвиняемых 14 человек, в том числе и Словохотова. Дознание тянулось долго. Первый допрос Словохотова состоялся лишь 29 июля 1908 года. В то время он жил в Николаевском уезде. С этого времени за ним учрежден был особый надзор полиции.

В ноябре 1909 года состоялся суд над активными участниками демонстрации. На скамье подсудимых было 8 человек, в том числе и Словохотов. Все были оправданы, за исключением Словохотова. Но наказание было не из тяжелых — его приговорили к двум неделям ареста. Это естественно, ведь демонстрация состоялась после царского манифеста о «свободах», да и времени с момента «преступления» прошло много…»

А вот еще два письма из Ленинграда, одно из которых — отклик на сам факт обнаружения куйбышевского архива — прислано в музей имени А. М. Горького.

«У меня, — писал ленинградский журналист И. А. Ананьин, — хранится редкая фотография… На ней изображены Алексей Толстой и Владимир Мирбах (впоследствии журналист). На обратной стороне фотографии надпись: «Дорогой сестре М. И. от братьев Ал. Толстого, Вл. Мирбах. 12.1.1900 года».

История этой фотографии такова. Моя мать, Мария Ираклиевна Болтунова, училась в 1-й Самарской женской гимназии, а… Алексей Толстой и Владимир Мирбах — в Самарском реальном училище. В течение многих лет А. Толстой, В. Мирбах и моя мать дружили. Реалисты называли свою юную подругу сестрой, а мама называла их братьями. Этим и объясняется содержание надписи, сделанной Толстым и Мирбахом на обратной стороне фотографии.

Кроме этой фотографии, у моей матери до ее смерти (умерла в 1936 году) хранилась объемистая пачка писем А. Толстого, большинство из которых было в стихах. Были и просто лирические стихи с посвящением ей…

Позже письма и стихи Толстого хранились у моей сестры Н. А. Ананьиной, которая до войны жила в Воронеже… В 1941 году, когда немецкие войска прорвались к Воронежу, сестра вынуждена была поспешно эвакуироваться, бросив на произвол судьбы все свои вещи. Среди оставленных вещей находился и пакет с письмами Алексея Николаевича…»

Другое письмо с подробностями.

М. И. Болтунову с Толстым «познакомил старший брат Николай Ираклиевич Болтунов. Они учились в одном классе с А. Толстым… — сообщает И. А. Ананьин. — Мама неоднократно вспоминала, как их тепло принимали у Бостромов и как она читала там свои детские рассказы. О Володе Мирбахе мама говорила, что он был самым близким другом А. Н. Толстого по реальному училищу. Впоследствии он стал журналистом, кажется, кончил жизнь самоубийством… Карточку А. Толстой и В. Мирбах подарили маме перед ее замужеством… Когда мы в юности ходили на лодках в «самарскую кругосветку», то на горе (при выходе из Усы в Волгу) читали много надписей. Среди расписавшихся были многие, о которых говорится в «Шумном захолустье», и в частности С. Скиталец.

Посылаю копию фото А. Толстого и В. Мирбаха…»

Эти и другие письма и отклики вызваны одним чувством — полнее восстановить факты жизни и творчества талантливого русского советского писателя. Через биографические детали давних лет, через «местный» материал углубляется наше представление о том главном, чем интересен Алексей Толстой современному читателю, независимо от географического пункта проживания.

Еще одно дополнение к рассказанному в этой книге я получил из довольно неожиданного источника.

Летом 1964 года (я был тогда в Кисловодске) в свежем номере ставропольской краевой газеты «Кавказская здравница» мне попалась на глаза небольшая заметка «Студенты из Парижа». Заметка заинтересовала неожиданной возможностью узнать дальнейшую судьбу некоторых близких А. Н. Толстому лиц.

Речь идет о старших братьях писателя — Александре и Мстиславе Толстых — и сестре Лиле, которые считались потерявшимися из виду где-то во время гражданской войны. Чем закончили свое жизненное поприще два блестящих молодых человека, которыми гордился граф Николай Александрович? И как сложилась дальнейшая жизнь бунтарки Лили, Елизаветы Николаевны, после пятилетней любви к некоему Рахманинову, попытки самоубийства, самовольного замужества и, наконец, встречи с братом Алексеем в феврале 1914 года? Обо всем этом не было известно.

Газета «Кавказская здравница» писала:

«Несколько дней назад в Пятигорск прибыла группа парижских студентов. Молодые французы и француженки хорошо объяснялись на русском языке.

— В этом нет ничего удивительного, — пояснил руководитель туристов, преподаватель Парижского университета Александр Мстиславович Толстой. — Все члены нашей группы — студенты, изучающие русский язык…

Естественно, что фамилия Толстого нас заинтересо вала. И, удовлетворяя наше любопытство, Александр Мстиславович рассказал, что он является племянником талантливого советского писателя Алексея Толстого. Сейчас А. М. Толстой преподает в Парижском университете русский язык и литературу…» («Кавказская здравница», 1964, 26 июля).

Далее в заметке сообщалось, что французские туристы совершили поездку по лермонтовским местам, посетили здравницы и один из совхозов. В июле 1943 года тут, среди руин и трупов, бродил Алексей Толстой, описавший увиденное в статье «Коричневый дурман»… «Вчера, — заканчивалась заметка, — пятигорчане радушно проводили своих новых друзей из Парижа. Дальнейший путь их лежит в Орджоникидзе, оттуда в Харьков…»

Вот незадача! Надежда оставалась только на телефонный разговор.