Я уже отмечал, что особенную увлекательность и жизненную достоверность этой книге сообщает включенный на равных в фабулу обеих повестей поиск. Автор не скрывает его, напротив — он знакомит читателей с ходом поиска, приобщает нас к своим встречам, находкам, обретениям — и благодаря такой открытой, честной установке оттенок репортажности вдруг, как будто против всех литературных норм и правил, сообщает повестям особенную ценность и долговременность. В Ленинградской публичной библиотеке имени Салтыкова-Щедрина Ю. Оклянский читает «Адрес-календари», содержащие «роспись начальствующих и должностных лиц по всем управлениям Российской империи»; в старых газетах столетней давности находит подробности процесса над Н. А. Толстым; наконец, по скрипучей, едва освещенной лестнице поднимается на второй этаж старого самарского дома, в квартиру № 4 — для того, чтобы выслушать рассказ человека, хорошо знавшего Алексея Аполлоновича Бострома и почти четыре десятилетия хранившего семейный архив А. Н. Толстого… А в поисках новых сведений о «доме веселого праведника» и его хозяине Ю. Оклянский обнаруживает в Куйбышеве нескольких Тейтелей; знакомится с Евгенией Дмитриевной Тейтель и в конце концов, идя, так сказать, по цепочке, оказывается в доме на Ленинском проспекте в Москве — у доктора химических наук Руфины Владимировны Тейс. «И вот тут, — со сдержанным ликованием сообщает Ю. Оклянский, — меня ждал сюрприз. Специалист по одной из новых отраслей химии, «доктор изотопов» Р. В. Тейс оказалась обладательницей единственной в своем роде коллекции старинных фотографий. Содержащиеся в ней снимки (в подавляющем большинстве до того не известные) не только характеризуют «дом» Я. Л. Тейтеля конца прошлого века, тогдашнюю общественнолитературную среду, но часть фотографий и прямо дополняют недавнюю куйбышевскую находку — архив А. Н. Толстого».

Вообще это добросовестнейшее стремление пройти до конца, это острое и беспокойное чувство, заставляющее писателя вновь и вновь перечитывать архивные документы, листать старые подшивки, стучаться в самые разные двери, это страстное желание непременно отыскать всех, кто еще мог бы пролить свет на дела давно минувших дней, — все это в полной мере присуще Ю. Оклянскому. Установленный им для самого себя высокий уровень профессионализма в работе ни разу не позволил ему остановиться на полпути, прервать поиск, удовлетвориться достигнутым. Я более чем уверен, что тут сказывается очерковая закваска, ставшая второй натурой привычка докапываться до сути, соединение благородной страсти умудренного исследователя с неуемным азартом юного репортера.

У нас не было бы «Повести о маленьком солдате», если бы не было предпринятого Ю. Оклянским поиска. И диву даешься — сколько замечательных людей открыл и обрисовал нам писатель, прослеживая судьбу Маргарет Штеффин! Михаил Яковлевич Аплетин, по праву называвший себя другом Маяковского, Алексея Толстого, Ромена Роллана, Федина, Жоржи Амаду, — человек, вместивший в себя, по словам Ю. Оклянского, «отрезок истории»… Сестра Греты — нашедшая счастье в семейной жизни Гопхен, Герта Ганйш, с которой писатель встретился сначала в Берлине, а затем в деревушке Фредерсдорф, в маленьком, нарядном, как игрушка, домике, которая не знала потрясений, но узнала вдоволь труда и забот и простая, чистая, честная судьба которой поневоле побуждает нас вновь и вновь обращаться к трудной, бурной и страстной судьбе Маргарет Штеффин… «Красная Рут», «Пылающая Рут» — Рут Берлау (Лунд), датская писательница и журналистка, одна из ближайших сотрудниц Брехта и соперница Греты, которая в дни революционных праздников вывешивала из окна свое персональное красное знамя… Знаменитый певец и актер Эрнст Буш… И, быть может, самая поразительная из встреч — с лечащим врачом Маргарет Штеффин Рахиль Савельевной Шатхан.

Передавая ее воспоминания ничем не прикрашенной прямой речью, Ю. Оклянский достигает удивительного художественного впечатления. Опытный врач, мудрый человек, Рахиль Савельевна рассказывает о последних днях М. Штеффин, и мало-помалу нами овладевает сильное, скорбное чувство соприсутствия при кончине маленького, но чрезвычайно мужественного солдата… «Когда у нее бывало кровохарканье, — передает Ю. Оклянский слова Р. С. Шатхан, — а оно начиналось часто, смотрела на меня умоляюще, потом долго еще не давала уходить и держала замком за руку, знаете, как делают дети. А в то же время необыкновенная воля. Мгновенно могла перебороть настроение, воспрянуть, преобразиться. Она с трудом поднималась с кровати, но всегда пыталась это сделать сама, без посторонней помощи. А был короткий момент, когда ее чуть отпустило, глядишь, уже зашуршала бумагами… Очень ей не хотелось умирать. А умерла спокойно, крепко держала за руку, позвала: «Доктор, доктор!» И все».

«Сколько лет прошло, — сказала Юрию Оклянскому Рахиль Савельевна, — а не забылось. Почему — не знаю…»

Человеческая память избирательна. Труд писателя — это, по сути, та же память, но достигшая высокого совершенства благодаря сознательному волевому усилию: не дать исчезнуть, оставить нетленным, не позволить времени смыть и унести в Лету.

Такова задача, которую решал и решил своими биографическими повестями Юрий Оклянский.

Александр НЕЖНЫЙ

22 января 1883 года на заснеженную площадь под высокие окна окружного суда, казалось, сходилась и съезжалась вся Самара.

Обогнув площадь и поднимая на раскате снежный вихрь, к подъезду подлетали наемные кибитки; степенной трусцой, позванивая бубенцами, подкатывали запряженные парами тяжелые кареты. Тянулись с разных сторон пешеходы…

По распоряжению председательствующего действительного статского советника Смирнитского в зал пропускали по заранее розданным билетам.

За деревянным барьером, отгораживающим преступника от публики, сидел всесильный предводитель дворянства Самарского уезда граф Николай Александрович Толстой, обвиняемый в покушении на убийство земского служащего Бострома.

Тридцатитрехлетний граф, плечистый, по случаю чуть бледный, с грустными глазами и драгунской выправкой, был известен в Самаре как самодур и кутила, однако не лишенный ума и фантазии. Последние качества были отлично знакомы его соперникам по дворянским выборам, где граф составил себе репутацию ловкого интригана.

Обстоятельства дела были таковы. В мае истекшего 1882 года двадцатисемилетняя графиня Александра Леонтьевна Толстая, умная, красивая женщина, начинающая писательница, во второй раз и теперь уже бесповоротно ушла от Толстого к мелкопоместному дворянину Алексею Аполлоновичу Бострому. Молодую женщину не остановила необходимость расстаться с тремя малолетними детьми. Не возымели действия ни угрозы мужа, ни уговоры родни — местных скудеющих помещиков Тургеневых, ни увещевания духовника и других священнослужителей, вплоть до специально посетившего ее на дому протоиерея самарской церкви.