Короткая остановка в Арсеньевке, на перешейке Поясок, самом узком месте острова, всего двадцать семь километров от края и до края. Через этот «поясок» несколько лет назад построили железную дорогу, чтобы еще одной стальной нитью соединить оба берега.
После станции с энергичным названием Аи поезд сворачивает в глубь острова, и вот уже видны дымящие трубы Долинского целлюлозно-бумажного комбината. В нескольких километрах отсюда — Стародубское, в которое я обязательно съезжу. К этому селу у меня особый интерес: на том месте много лет назад, когда русские люди только обживали Сахалин, обосновались мои земляки из древнего моего Стародуба…
И наконец, главный город области, цель пути, конечная остановка поезда.
Самые точные сведения о городе — куда пойти, что посмотреть или купить — можно получить б гостинице от дежурной по этажу, или горничной, или просто тети Маши, которая приехала в Южно-Сахалинск чуть ли не вместе с нашими войсками, давно обжилась, привыкла к климату, к кальмарам и морской капусте, к океану и ветру со странным названием «муссон». Она уже давно говорит «наш остров», «наш город», «наша река». Но вот я завожу разговор и спрашиваю, откуда она родом, из каких мест приехала, и вижу, как сразу грустнеют ее выцветшие глаза и становится тише голос.
— С Лисок мы. Може, слыхали? Теперь, правда, по-иному зовется — Георгиу-Деж.
— Слыхал, тетя Маша. И даже бывал в вашем городе.
— Да ну!.. — она сразу оживляется и начинает суетиться. — Да вы садитесь, в ногах правды нет… И давно вы в Лисках-то были? Что там теперь? Ежели вы на базар за яблоками ходили, так я рядом жила…
В гостинице, где я остановился, есть своя «тетя Маша». От нее я узнаю, что мне обязательно надо сходить на турбазу «Горный воздух», чтобы оттуда поглядеть на город «свысока». Затем посетить парк культуры и отдыха, куда ее младшая дочка каждую субботу бегает на танцы, затем — городской музей и вообще «помотаться» по улицам (авось что-нибудь интересное и увижу).
Название «Горный воздух» заставляет вспомнить Кисловодск, и я ищу, нет ли чего общего между кисловодским пейзажем и этим. Общего мало, может быть, сам воздух, прозрачный, легкий, который хочется пить маленькими глотками. Дорога полого поднимается в гору, вьется между стоящими по сторонам ровными, как бы выверенными по отвесу, деревьями. Лес, лес. Здесь гораздо теплее, чем в Александровске, и желтая листва опала лишь наполовину. Двухэтажные разноцветные домики турбазы красиво вписаны в картину, открывшуюся с высоты. Видны большой и малый лыжные трамплины, считающиеся лучшими на всем Дальнем Востоке. На соревнования сюда приезжают спортсмены многих городов страны и даже из Японии… Вдали по склону горы змейкой тянутся туристы в тренировочных костюмах. Они идут в сторону пика Чехова, возвышающегося над горной цепью, с востока подступающей к Южно-Сахалинску.
Город отсюда как на ладони. Я навожу фотоаппарат, и в окошечке визира помещается только один из микрорайонов — поднимающиеся друг за другом в гору четырехэтажные дома. На минуту теряешь представление о том, какой перед тобой город — Орел или Воронеж, Красноярск или Нижний Тагил. Но стоит отвести взгляд от визира, как иллюзия похожести исчезает и пейзаж снова приобретает неповторимость. Да, это Южно-Сахалинск с его то рыжими, то зелеными, то лилова-тыми далями, с каменными гребнями гор неповторимого рисунка, и его нельзя спутать ни с каким другим городом, как нельзя ни с чем спутать точно такие же строения, скажем, Петропавловска, по той простой причине, что они видны на фоне заснеженных вулканов.
Я снова смотрю на город в объектив, и мне кажется, что среди новых строений я различаю несколько старых; одно из них похоже на пагоду с загнутыми кверху краями крыши. Это музей.
Старый дом японской архитектуры стерегут два каменных чудовища у входа. Во дворе стоит нацеленная в небо осадная пушка, отлитая русскими мастерами в 1875 году. За домом небольшой, уютный дендрарий со множеством чисто сахалинских и курильских растений.
Я задерживаюсь в зале, рассказывающем о таинственном племени тончей. В витрине лежат костяные орнаментированные пластины, хорошо отшлифованные топоры, наконечники стрел и обожженные глиняные горшки. Все это было сделано сорок столетий назад бесследно исчезнувшими с Сахалина «малорослыми людьми» — тончами. Известны и другие названия этого племени: «люди, живущие в землянках», «люди, покрывающие свое жилище лопухами» и «люди, делающие глиняные горшки».
Легенды об этом племени со слов аборигенов острова — нивхов и айнов записали русские исследователи Сахалина — зоолог Поляков, геолог Лопатин, врач Кириллов, политический ссыльный Штернберг, и было это в прошлом веке. О том, куда исчезли тончи, легенды умалчивали. Завеса таинственности приоткрылась лишь в наши дни. На Сахалине работал археологический отряд, возглавляемый Р. В. Козыревой, которая, основываясь на данных раскопок, объяснила исчезновение тончей тем, что часть их сроднилась с айнами, а остальные переселились на Алеутские острова. Очевидно, они были хорошими мореходами; по крайней мере достоверно доказано, что тончи жили на Курилах и на японском острове Хоккайдо. А раз так, то, пользуясь течениями, они могли доплыть и до Алеутских островов.
На Сахалине и Курилах они обосновались задолго до айнов, которые, пока не были получены достоверные сведения о тончах, считались древнейшими жителями этих мест. Русские впервые встретились с айнами в 1806 году, когда лейтенант флота Хвостов высадил с фрегата «Юнона» на берег Анивско-го залива пять матросов. Это были первые русские поселенцы острова.
Между айнами и русскими сразу же установились добрые отношения, прерванные лишь захватом японцами Южного Сахалина и Курил. Возможно, что этому способствовал облик айнов: они очень напоминали русских крестьян — широкоплечие, плотные, хорошо сложенные, с окладистыми бородами. Айны с готовностью принимали русское подданство и русскую веру. Еще в 1749 году специально для айнов была открыта русская школа на острове Щумшу.
Крашенинников писал об айнах: «…они несравненно учтивее других народов, и притом постоянны, праводушны, честолюбивы и кротки. Говорят тихо, не перебивая друг у друга речи… Старых людей имеют в великом почтении. Между собой живут весьма любовно…»
Судьба айнов трагична. Некогда сильный, свободолюбивый и многочисленный народ, много столетий воевавший с японскими колонизаторами, по сути дела был уничтожен ими. Осталось в живых немного.
…Центр Южно-Сахалинска выглядит нарядно. На площади Победы — мемориальный комплекс, посвященный тридцатилетию разгрома милитаристской Японии: танк и артиллерийские орудия, участвовавшие в освобождении города. Очень много зелени, на клумбах догорают последние осенние цветы, алеют ярко-красные кисти рябин.
А утром я сажусь в автобус и уезжаю в Стародубское. Откуда они, эти люди, кто выстроил и обжил деревянные, аккуратные домики с садами, заборами, скворечнями и уже бесполезными пугалами на пустых грядах? Кто живет на этой длинной улице, тянущейся вдоль берега моря? Есть ли среди них мои земляки? Пожалуй, едва ли. Приехавшие на Сахалин после войны новоселы из Брянской области обосновались в другом, Анивском районе и, долго не раздумывая, одно из сел назвали Брянским. Стародубское получило свое имя давно, и после освобождения Южного Сахалина лишь восстановило его. Да и в этой улице я не вижу ничего общего ни с одним из стародубских сел, тех, что в десяти тысячах километров отсюда, — с бревенчатыми избами, скрипучим колодцем-журавлем, мальвами и буйно цветущим «золотым шаром» в палисадниках. Все отошло в историю, осталось в ней, и я лишь могу представить, как в конце прошлого века ехали сюда переселенцы; как выли бабы, покидая свои родные стародубские края; как собирали свой убогий скарб и привязывали коров к телегам; как двигались через всю Россию крестьянские обозы; как потом у Владивостока все это грузили на пароход или баржу и везли сюда, на незнакомый, казавшийся страшным остров…
