— Но с девицей вы так легко не справитесь. И с Дана тоже.

— Справлюсь с неменьшей легкостью. И, пожалуй, скажу вам, каким образом. Только не знаю, обрадуетесь вы или огорчитесь, узнав, что я способен без труда выйти даже из подобного положения.

Дэвид улыбнулся.

— Мне следует объяснить вам, что именно произошло в Палм-Спрингсе, — продолжал Тони. — Лесли захватила с собой сестру, чтобы поводить меня за нос. Они иногда проделывают такие штуки. Сначала Лесли думала поразвлечься, ничем за это не заплатив. Но потом ее намерения изменились. Меня не интересует, почему именно, но, конечно, тут сыграло роль и мое обаяние и то, что она узнала про мои деньги. А уж в какой пропорции, решайте сами. Только она пожалела, что взяла сестру с собой, особенно когда увидела, что я не свожу с девочки глаз. Вечером я проводил их до их номера, а часа два спустя ко мне постучали. Как вы думаете, которая?

— Не знаю.

— Старшая. Лесли. Она решила немедленно довести наши отношения до логического конца. И вот что: я никогда не видел подобной фигуры, никогда не встречал такого совершенства в искусстве любви — только сумасшедший мог бы остаться холоден к ней, а я все время думал лишь о младшей. Младшая меня загипнотизировала. И Лесли это поняла. Уходила она вне себя от злости. Я выкурил целую пачку сигарет и пошел выкупаться в бассейн. Я решил, что в четыре часа утра опасаться нечего, разделся догола и нырнул. Тут явилась Джини и сказала, что искала меня повсюду. Я велел ей замолчать, пока она не разбудила весь отель, а она сбросила ночную рубашку и прыгнула в воду. Потом мы пошли ко мне в номер. Наверно, Лесли проснулась и заметила, что сестра ушла.

— Но ведь это же вдвое хуже! — заметил Дэвид.

— Вы не понимаете главного. Такая девушка, как Лесли Темплтон, не станет показывать в суде, что я предпочел ей сестру-девчонку.

— Зато окружной прокурор это сделает. И, упирая на эти семнадцать лет, изобразит вас гнусным развратником.

— Не беспокойтесь. Эти девушки не подадут на меня в суд. Я удивляюсь уже тому, что Лесли зашла так далеко. Но я позабочусь о том, чтобы этим все и кончилось. А Джини вообще будет молчать.

— Тони, не преуменьшайте опасности. Не так все просто. Дана это понимает.

Тони снова покачал головой.

— Дана в подобных вопросах теряет всякую перспективу. Я в гораздо лучшем положении, чем вы. Я ведь просто сексуальный маньяк. Предположим, все выйдет наружу. Для обычного человека я был бы такой же загадкой, как государственный долг.

Если я когда-нибудь открою, сколько у меня было любовниц, никто не поверит. Ну, а если и поверят, то проникнутся почтительным восхищением. Вы же, по-видимому, состоите в долгой и прочной связи лишь с одной женщиной. Средний человек способен это понять. Такие связи есть у всех, а если кто-нибудь их не имеет — значит не представилось случая или не хватило смелости. И когда они увидят, что вы похожи на них, они возненавидят вас. Прибавьте к этому жену-алкоголичку и свихнувшуюся мать, и окажется, что ваше положение хуже моего.

Глаза Дэвида Бэттла сузились в щелочки.

Тони сказал:

— Прошу прощения, старина, но мне казалось, что разговор пошел начистоту. У меня было ощущение, что вы хотите меня запугать.

— Тони, — ровным голосом сказал Дэвид, — я считал, что поступаю по-дружески, предупреждая вас об Олбрайте.

— Тогда извините. Я не привык к проявлению дружеских чувств в нашей корпорации. Этому мешают мои акции — зависть и вожделение, которые они вызывают. В одной газете меня называли «золотым мальчиком». Это неверно. У меня не золото, а ценные бумаги с золотым обрезом. Я еще раз прошу прощения, Дэвид.

— Не нужно. Я думал об этом, жена-алкоголичка — в Блумфилде не такая уж редкость. Общество хочет, чтобы я, по возможности, держал ее взаперти и не позволял появляться на людях. Вот если бы она решила развестись со мной, это было бы хуже. Но если, став президентом, я уговорю ее подождать еще лет пять-шесть, то можно будет и развестись без особого скандала.

— Есть еще один выход. Вы могли бы установить с Сараджин такие же отношения, какие установили с другими людьми…

— Конечно. И могу сказать врачу — исцелися сам.

— Я и собираюсь это сделать. С помощью ампутации. Я намерен развестись с Уэнди и жениться на этой девочке. Вот почему меня не беспокоит Дана.

— Когда же вы намерены развестись?

— Когда настанет удобный момент. Так же, как и вы.

— И вы любите ее? Любите семнадцатилетнюю девочку?

— Я без ума от нее. А так как я не знаю, что такое любовь, с меня достаточно и этого. Она — мое безумие, я все время думаю о ней. Не будь ее, я был бы счастливее. Но она существует, тут уж ничего не поделаешь. Во всем этом есть своя ирония: для Джини Темплтон я готов сделать столько, сколько никогда не делал для Уэнди Барретт, хотя Уэнди имела на это больше прав. Мне жаль Уэнди. Отвлеченной жалостью. Грустно, что у такой прекрасной девушки так скверно сложилась жизнь.

— Вы женились на ней из столь же отвлеченных соображений?

— Да.

— Я тоже.

— Я не удивляюсь, что вы женились по расчету. Вы такой же хладнокровный негодяй, как и я. Желаю вам не встретить своей Джини Темплтон. Она меня погубит.

Она научит меня чувствовать и погубит, потому что сама ничего чувствовать не способна.

После долгого молчания Дэвид спросил:

— И вы считаете, что в таком душевном состоянии вы способны быть президентом «Нейшнл моторс»?

Тони горько улыбнулся.

— Итак, снова к главной теме. Вас беспокоит, что я все время думаю о Джини? Но когда я говорю «все время», я имею в виду лишь ту часть времени, которую посвящаю мыслям о женщинах. Вообще же большую часть времени я посвящаю работе, и вы это, конечно, знаете, как знаете и мою способность сосредоточиваться так, что все остальное отступает на задний план.

Дэвид взвесил слова Тони. Если говорить честно, то Кэмпбелл не уделяет работе и половины того времени, которое обязан уделять один из руководителей корпорации. Других Тони может обмануть, но не Дэвида Бэттла. Золотой робот не годится в президенты. Но стоит ли говорить об этом сейчас? Неодобрительный отзыв о его деловых качествах разозлит Тони больше, чем любое осуждение его сомнительных привычек. Он человек очень влиятельный. Зачем же без нужды отталкивать его от себя? Это всегда можно сделать позже, если потребуется.

— Ваши деловые качества ни у кого не вызывают сомнений, — сказал Дэвид. — И я не сомневаюсь, что вы сумеете обуздать всякого, кто попробует предать гласности вашу личную жизнь. Деньги все могут.

— Вы правы. Жизнь пока что подтверждает это. Скажите, Дэвид, вы намерены продолжать вашу связь, несмотря на Дана и его секретную службу?

— Вероятно, нет.

— И вы так спокойно об этом говорите? Или все это с самого начала было так, манной кашкой? И никакого огня?

Дэвид усмехнулся.

— Вы попали в самую точку. Пожалуй, весь свой огонь я отдаю делу, а не Келли Брэнд. Я постараюсь не порывать с ней, если возможно и пока возможно. Конечно, это жестоко. Но меня это не беспокоит. Очень странно. Мне кажется, я думаю только о человечестве, но чем больше меня влекут великие видения, тем дальше я отхожу от живых людей. Боюсь, что в нравственном отношении мы оба не подходим для роли президента «Нейшнл моторс».

— А кто вообще подходит, Дэвид? Иисуса Христа пока еще ни разу не избирали в президенты автомобильной компании. Мы говорим о людях. У них у всех есть недостатки. Может быть, не столь мрачные, как ваши, и не столь неприличные, как мои, но все равно — недостатки. Однако на фасаде корпорации публика видит только сияющий лик. Президент автомобильной компании — как живой человек — существует лишь для тех, кто с ним близко знаком, для остальных же он не более реален, чем портрет маслом. А при известных усилиях отделу по связи с прессой удается превратить его в Дориана Грэя. В жизни президенты — обыкновенные люди. Кому, как не нам, знать это; ведь мы сами можем рассчитывать на этот пост. Нет, меня не смущают мои прегрешения. Это лучшее, что было в моей жизни.