Ее Гарри!..

В кабине космического корабля звучала песня Земли, чтобы напомнить Мэри, что она не одна в космосе, что родная ее планета с миллиардами людей тоже движется в том же космосе и думает о ней.

Песню передавали для Мэри со звездолета, кто-то чуткий думал о ней.

Разве может она не предупредить о том, на что решилась!

Штаб звездной экспедиции вызывал ее.

Мэри победила себя и ответила. Убыстренные звуки ее голоса электромагнитным всплеском умчались к «Земле» в могучем импульсе разряда электрических конденсаторов. Этот всплеск долетит до звездолета лишь через триста секунд, через целых пять минут. Мэри узнает, что ее ответ принят, лишь через десять мучительных минут… Лишь за это время световые или электромагнитные волны достигнут «Земли», дойдут от звездолета до Венеры… Мэри эти минуты казались часами.

Ее услышали. И Мэри узнала, что весь экипаж звездолета «Земля» скорбит о трагической гибели ее товарищей По полету и что люди родной их планеты, чье имя носит звездолет, испытают то же чувство, когда горькое известие дойдет до них. Несомненно, многие академии наук изберут ее своим членом, ей присудят премию по астронавтике, и, вероятно, Поощрительный комитет будет рассматривать ее отчет о полете как повод для присуждения ей Высшей Мировой премии. И кто-то на звездолете не очень обдуманно пошутил, что множество принцев крови в былое время добивались бы ее руки.

Мэри горько усмехнулась. Не в женихах дело, когда она утратила единственного человека, который был близок ей, но люди Земли… люди!.. Она любила их, хотела служить им. И конечно, они тоже любили ее и пожалеют, когда узнают о ее несчастье.

Но она была горда в своем неутешном горе. Еще долго, ох как долго люди Земли не узнают о нем. Но они близки ей сейчас, посылая через тьму световых лет свою музыку, свою песню. И Мэри слушала ее, вскинув голову, не вытирая навернувшихся на глаза слез.

Она написала краткую радиограмму на звездолет.

Ей не нужны почести и личное счастье, она разделит судьбу тех, с кем вместе пересекла космос, или спасет тех, кто, может быть, еще жив…

Мэри не передала этой радиограммы. Аппараты должны были автоматически послать ее, как только она сядет на планер в ожидании, когда сработает реле времени и начнется полет уже на планере.

Мэри решилась. Она думала, что решилась, даже надела скафандр… И вдруг она поняла, что не сможет прыгнуть вниз с космической высоты… Не надо было слушать Землю… ее песню. Она околдовала ее, сделала Мэри бессильной для подвига, а ее просветленный ум вдруг перестал признавать поступок, на который она решилась, подвигом.

Нет! Не смерть на чужезвездной Венере близ Гарри, а служение объединенному человечеству, жизнь на их Земле во имя прославления имени Гарри, ради продолжения его дела. На это нужны силы, а не на гибель…

Подвиг не в том, чтобы ринуться вниз и сгореть в атмосфере или погибнуть в джунглях, подвиг в том, чтобы одной, без командора и шефа, без инженеров, довести «Просперити» до звездолета. Если она погибнет в пути, она будет достойна Гарри и всех тех, кто остался в космосе с ним, если она долетит до «Земли» и перейдет на звездолет, то она сделает это во имя Гарри.

Мэри уничтожила радиограмму и написала другую:

«Мне очень трудно улететь от Венеры. Я получила приказ о возвращении и очень хотела бы выполнить его. Я не знаю, смогу ли это сделать. Ведь мне некому помочь. Может быть, я собьюсь с пути или сойду с ума за эти месяцы, которые должна пробыть в дороге… Мне очень хочется на Землю, очень… Я ведь думаю о том, как можно набрать букет цветов или искупаться… А вы хотите избирать меня в академии. Я постараюсь выполнить приказ. Самое трудное для меня будет дать старт, сойти с орбиты вокруг Венеры. Мне будет трудно улететь от планеты моего горя, потому что я боюсь быть счастливой на Земле».

Мэри перечитала радиограмму, которую должны были передать на Землю автоматы, и лицо ее стало каменным. «Просперити», последняя ступенька, которой должны были воспользоваться те, кто спустился на Венеру, уходил к Земле.

Три исследователя, одетые в космические скафандры, погружались на дно…

Их межпланетное одеяние из мягкой пластмассы, шлемы и аппаратура для дыхания не уступали водолазным костюмам. Тяжелое снаряжение увлекало на дно.

В первый миг все потеряли друг друга из виду. В глубине уже не красная, а зеленоватая вода становилась вее гуще, темнее, пока не превратилась в черную мглу.

Радиосвязь под водой не действовала.

Алеше стало не по себе. Только что без тени страха снимавший кинокамерой птеродактиля, сейчас он, никого не слыша, ничего не видя и не ощущая, закричал чужим, хриплым голосом. Его не услышали… Он рванулся в сторону, протянул руки, чтобы достать товарищей.

Что-то скользнуло по его руке. Он отдернул ее с омерзением.

До боли сжав челюсти, он медленно опускался на дно.

Когда наконец он стал на мягкий ил, то почувствовал стыд за свой крик. Он даже обрадовался, что не был услышан.

Справа, разрезая чернильную толщу воды, вспыхнул яркий серебристый конус, упирающийся в размытый туман.

В луче метнулись диковинные рыбы с пилообразными хребтами, с глазами, горящими в луче, как у кошек, мелькнули и исчезли… А вместо них в освещенное пространство вошел Илья Юрьевич, огромный, спокойный, бородатый и улыбающийся. Он словно стоял не на дне венерианского моря, а на берегу, где недавно сказал своим помощникам, что в крайнем случае вездеход опустится под воду и они перейдут пролив по дну…

Алеша, преодолевая плотную преграду, добрался до Богатырева и обнял его. Илья Юрьевич не отстранился, как обычно.

Прожектор на вездеходе зажег Добров.

Затонувший вездеход был цел!

В свете прожектора виднелось исполинское перепончатое крыло и часть гороподобной туши уничтоженного ящера, хвост которого придавил вездеход ко дну.

Освободить вездеход оказалось нелегким делом.

Пришлось включить двигатели. Насосы засасывали не воздух, а воду. Отбрасывая ее вниз, они приподняли вездеход вместе с чудовищным хвостом. Богатырев и Алеша подставили плечи, чтобы удержать этот хвост.

Добров выключил насосы и включил реактивный двигатель. Вездеход опустился ко дну и рванулся.

Машина была свободна.

Алеша и Илья Юрьевич выбрались из-под хвоста дракона.

Илья Юрьевич наклонился, чтобы коснуться корпуса вездехода антенной, и дал знак, чтобы его товарищи сделали то же. Теперь можно было переговариваться через шлемофоны.

— Вижу, двигаться он может свободно, — кивнул на вездеход Богатырев.

— Лишь бы не сбиться с пути, — отозвался Добров.

— Как хорошо, что магнитное поле на Венере такое сильное! — вставил Алеша. — Компас действует. А я ведь струсил… закричал, — признался он.

— Трусить еще придется всем, — проворчал Добров. — Теперь жди ихтиозавра какого-нибудь. Не знаю, пригодятся ли против них наши подводные ружья.

— Все-таки достань их, — посоветовал Илья Юрьевич.

Добров снова включил насосы, создававшие воздушную подушку. Они засосали воду и направили вниз струю.

Добров так отрегулировал работу насосов, чтобы машина оставалась во взвешенном состоянии. Самому ему пришлось выбраться на дно. Доставая рукой приборы управления, он включил горизонтальный двигатель на самый тихий ход.