Великая Китайская стена стала грандиозным символом имперской моши — знаком величия Китая. Она призвана была внушать страх и трепет. Когда же в середине XVII века на Китай вновь двинулись северные варвары — маньчжуры, империю не спасла Стена На четверть тысячелетия Китай оказался под властью чужеземных захватчиков.

(В тексте использованы фрагменты из стихотворений древних и средневековых китайских поэтов Чжан Кэцзю, Гао Ци, Цюй Юаня, Ду Фу, Ли Бо, а также из книги «Шицзнн».)

Адрес в Интернете

Изображения Великой Китайской стены: www.geocities.com/Tokyo/Fuji/6895/htmI/beijing/greatw all_d.html

Ян Шенкман

Удивительно, какие изменения претерпели книжная серия «ЖЗЛ» и само понятие «замечательный человек» за последние десять — пятнадцать лет. Первый клон «ЖЗЛ» появился в середине девяностых в Минске. Привычную уху аббревиатуру минские издатели расшифровали тогда по-новому — «Жизнь знаменитых людей». Изменились и персонажи. Заслуженных деятелей прошлого (писателей, художников, композиторов плюс неизбежный процент борцов за светлое будущее) сменили люди успешные и известные. Поп-звезды, политики, бизнесмены... На второй план отошли заслуги и масштаб личности. На первый вышли слава и популярность.

Так книги просигнализировали нам, что меняется тренд. А по большому счету — приоритеты в обществе. Успешность взамен значительности еще не успела стать общим местом, банальными ценностями под массированным давлением рекламы и глянцевого журнализма. Это произойдет позже, ближе к концу девяностых. А тогда стремление понять «знаменитых», разобраться в механизме успеха выглядело вполне прогрессивно.

В недрах общества, по американскому образцу обожествившего prosperity (процветание), стала зарождаться новая мода: на протест и радикализм. Разумеется, это была реакция на политическое давление и жесткое структурирование интеллектуального пространства страны. И, разумеется, эта мода могла появиться лишь тогда, когда старые ценности более или менее устоялись. А либеральная оппозиция, подавленная или ушедшая в истеблишмент, перестала выполнять свои протестные функции, начав выполнять охранительные.

Как раз в это время, буквально три- четыре года назад, и стал оформляться новый радикализм. Новый по отношению к радикализму Запада, имеющему давнюю и богатую традицию. В России же этой традиции с начала прошлого века можно считать, что и не было. Радикальными долгое время считались любые шаги в сторону от советского идеологического центра. На поверку же оказалось, что эти шаги были, мягко говоря, не очень широкими. Так что традиции нет.

Немудрено поэтому, что ассортимент чуть ли не единственного по-настоящему радикального книжного издательства в стране, «Ультра.Культуры», на 90% состоит из переводов культовой западной литературы. Основные темы: наркотики, насилие, национализм, террор и прочие маргиналии. Все то, чем когда-то пугали обывателя советские пропагандисты, ловко выдавая западный радикализм за мейнстрим.

Вождей новой идеологии «Ультра. Культура» представляет в своей серии «Жизнь ганрещенных людей». Тоже, кстати, на 90% состоящей из «их» героев и антигероев. Как раз на это указывает заграничная буква «Z». Любопытная трансформация: замечательные — знаменитые — запрещенные. А еще любопытнее, чем продолжится этот ряд.

По версии «Ультра.Культуры» список выглядит так: Эдуард Лимонов, Чарльз Мэнсон, Антон Шандор Ла- Вэй, Александр Шульгин, Луи Фердинанд Селин, Тимоти Лири, Хьюи Ньютон, Алистер Кроули, Джохар Дудаев. Что общего между этими персонажами?

Среди них три политика (Лимонов, Ньютон, Дудаев), два исследователя наркотиков (Шульгин и Лири), два писателя (Лимонов и Селин), два сагганиста (Кроули и ЛаВэй), один убийца (Мэнсон) и один генерал (Дудаев). Большинства уже нету в живых. У большинства (за исключением, может быть, только Мэнсона) существует политическая или иная идеология.

Для Лимонова это национал-большевизм. Для Кроули и ЛаВэя — сатанизм. Для Селина и Ньютона — национализм в чистом виде. Для Лири и Шульгина — расширение сознания с помощью психоделиков. Для генерала Дудаева — независимая Ичкерия.

С кем и за что борются эти люди? Начнем с Лимонова. Ему, как следует из лимоновской же публицистики, не нравится решительно все. Им движет инстинкт бунтовщика, и при любом строе, при любом состоянии дел он будет категорически против. Против коммунистов и демократов, КГБ и ЦРУ, чеченцев и античеченцев. Его, кажется, не устраивает сам способ существования белковых тел. Контрадикция моря и суши. Всех, кто против или, по крайней мере, не за существующее положенье вещей, он тут же зачисляет к себе в соратники.

С Ньютоном тоже понятно. Он боролся против белой Америки, истеблишмента и дискриминации. Дудаев — против России. Селином двигала плохо формулируемая злоба человека дна против буржуазного общества. Плюс антисемитизм и ксенофобия. Кроули и ЛаВею не нравились позитивные ценности ортодоксального христианства. Лири и Шульгину — ограничения духовной свободы. Мэйсону — люди как таковые.

Гораздо трудней сформулировать позитивную программу запрещенных. Да и есть ли она вообще? Лимонов, человек сложный, противоречивый, как и его партия (лево-правая, национально-интернациональная), часто теоретизирует на тему «что будет, когда мы победим». Но это рассуждения писателя, а не политика. Его взгляд на будущее сводится к туманному образу национал-большевистской Валгаллы с солдатами и голыми девками.

Концепция Ньютона — «революционное самоубийство». О каком позитиве, о каком будущем может идти речь, если главное — достойная смерть? Будущее для Лири — люди, обладающие «космическим сознанием», ежесекундно испытывающие мистическое откровение. Что касается Дудаева, то у него была возможность воплотить свою позитивную программу, и мы знаем, чем это кончилось. Грудами трупов и беззаконием.

Что останется от этих людей, если вычесть радикализм? С точки зрения здравого смысла — довольно много. С их собственной точки зрения — ничего выдающегося. Лимонов, например, если бы не политика, сочинял бы свои романы, издавался и продавался. Не такой уж он экстремальный писатель по сегодняшним временам, чтоб его запрещать. Дудаев остался бы тем, кем и был: блестящим генералом, одним из лучших военных в российской армии. Лири спокойно занимался бы академическими исследованиями психоделиков, запрет которых он, собственно, и спровоцировал своей бурной публичной деятельностью. И так далее. Разве что Мэнсон пошел бы тем же путем — путем маньяка-убийцы. Если вычесть безумие, от него ничего не останется.

Если не было бы запретов, ни один из них не стал бы культовым персонажем, антиобразцом, жупелом. И спокойно канул бы в вечность. Именно радикализм делает их одновременно опасными и привлекательными для разрешенных людей, ставит в зависимость от запрета. Еще Гурджиев писал: чтобы совершить высокий подвиг побега, необходима тюрьма.

Понятно, что радикализм — реакция на запрет. На запреты, которых с каждым годом становится больше и больше. И если всерьез задуматься о будущем человечества (Россия тут не исключение, а часть общей картины), то становятся видны два пути развития событий. Или запрещенные люди становятся последними людьми на Земле. Или мы находим способ направить их отрицательную энергию если не в позитивное, то, по крайней мере, в безопасное русло.

250 лет назад, 1 октября 1754 года, родился российский император Павел I, взошедший на престол после смерти Екатерины II в 1796 году и убитый в 1802.