— Ну-с, Иринушка, — мягким ласковым голосом произнес профессор, торопливо пробегая по коридору, — покажите-ка мне вашего…
Ирина закрыла руками лицо и ничего не ответила. Плечи ее вздрагивали.
Не одну смерть видела Ирина, не один боец умирал у нее на руках, но смерть разведчика особенно острой болью отозвалась в ее груди. Как ни тяжело бывало Ирине, какие горести ни приносила жизнь, она никогда не жаловалась. Чуткая, отзывчивая, девушка с сестринской добротой относилась к окружавшим ее людям, страдавшим от ран, и эту чужую боль носила, как свою, в мужественном и стойком сердце.
Ирина сидела за маленьким столиком в дежурке и перебирала истории болезней. Лицо ее горело, лихорадочно блестели влажные темные глаза, руки слегка дрожали. Она ничего не видела в шелестевших перед нею бумагах, все не могла отвести глаз от счастливой улыбки Настеньки. Фотокарточка незнакомой девушки стояла перед Ириной, прислоненная к чернильному прибору.
«Да, Настенька, счастливая ты. Тебе позавидовать можно. Ты была там, в огне и дыму, среди дорогих и близких нам тружеников фронта. Ты ходила в разведку с ними, помогала им. И ты любима… горячо любима ими…» — дав волю разгоряченному воображению, Ирина перенеслась мыслями к далеким огневым рубежам…
…Вот она идет по дымному полю. Заглядывает в глубокие траншеи, в тесные землянки и видит, как бойцы и командиры читают друг другу письма, разглядывают фотокарточки знакомых и незнакомых девушек. Как они радуются каждой строчке теплого письма, как нежно ласкают взглядом тех, кто с любовью к ним и с верой в победу смотрит на них с фотокарточек.
А вот артиллеристы… Пушки замаскированы. На щитах пушек — фотокарточки жен, сестер, матерей, подруг. От дождей и снега, от ветра и пороховой копоти карточки полиняли, выцвели, но пушкари смотрят на них и обретают новые силы для борьбы с врагом.
…Вот ползут немецкие танки. Артиллеристы клянутся не пропустить ни одного. Пушки, вздрагивая, бьют по врагу. Дымятся подбитые танки с черными крестами. Но из-за пригорка выкатывается новая бронированная волна. Рев пушек становится все яростнее, броня трещит, лопается. Танки не прошли…
Дорогие мои! Как хочется обнять вас всех, всех… исцелить ваши раны, дыханием сердца сдуть с ваших обветренных лиц пороховую копоть…
Легкий скрип двери прозвучал в ушах Ирины, как орудийный выстрел. Она вздрогнула и сжала в руке чью-то историю болезни.
— Это что же, Иринушка, — строго произнес профессор, — сорока восьми часов в сутки вам мало?
— Виталий Вениаминович… — она встала с табуретки, заметно волнуясь. — Вы до семидесяти двух часов продлили сутки… и тоже мало? Вы же работаете трое суток без передышки.
Профессор не носил бороды и усов. И когда он немножко сердился, то поднимал руку и согнутым указательным пальцем проводил по верхней губе, будто приминал воображаемый, непослушно топорщившийся ус.
— Но, но! — предостерегающе произнес профессор и примял верхнюю губу согнутым пальцем. — Я отлично отдохнул прошлой ночью, — он пристально посмотрел на Ирину. — Ваша бледность не нравится мне.
— Да нет же… Просто, я задумалась…
— Сейчас же отправляйтесь отдыхать.
— Виталий Вениаминович, я не могу оставить их, — кивнула она на палату. — Все тяжелые…
Профессор сжал губы, собрал на лбу морщинки, по-отечески ласково взглянул на Ирину и молча вышел.
Ирина распахнула окно. Стояла прохладная сентябрьская ночь. Свежий воздух приятно холодил ее пылавшее лицо. Она вернулась к столу, взяла чистый лист бумаги, обмакнула перо в чернила и решительно, торопливо начала писать…
XXX
Работникам полевой почты много раз приходилось обнаруживать среди обильной корреспонденции письма с короткими любопытными адресами: «На фронт. Самому храброму бойцу». Или: «На фронт. Вручить самому отважному воину».
Десятки таких писем были направлены пехотинцам, артиллеристам, саперам, минометчикам, бронебойщикам, зенитчикам, связистам. Письмо Ирины попало в БАО — батальон аэродромного обслуживания.
Авиаполк ночных бомбардировщиков У-2 базировался за Кавказским хребтом. Площадь аэродромного поля была невелика, но вполне позволяла легкому и неприхотливому самолету совершать взлет и посадку.
Старшина БАО, получив от письмоносца пачку писем и раскладывая их на колениях, рассуждал про себя:
«Миколе Жупану — от жены. Гопак плясать… Михаилу Кравцову — от товарища. Сто граммов с него… Тарасу Сагайдачному — от девушки. Что ж, споет нам „Дивка в синях стояла, на козака моргала…“» — Но тут подвернулось письмо Ирины, и старшина сам заморгал, не зная, как поступить ему?.. Кому вручить это письмо и что потребовать за него?..
— За-да-а-ча… — вздохнул старшина, разглядывая со всех сторон голубой конверт. — Придется с хлопцами посоветоваться. Впрочем, что тут советоваться. Сержанту Файзуле — вот кому адресовано это письмо.
Свободные от наряда солдаты отдыхали, когда в блиндаж вошел старшина. Все вскочили с нар, увидев в его руке пачку писем. Выкликая по фамилиям, старшина раздал солдатам письма, забыв о том, с кого что причитается, и с хитринкой посмотрел на сержанта. По дороге в роту старшина вспоминал о том, как несколько дней тому назад сержант уничтожил немецкий самолет. «Юнкерс» пикировал прямо на зенитную пушку, у которой дежурил Файзула. Сержант не растерялся, открыл огонь. Самолет, не успев сбросить груз, задымил, потерял управление и упал в глубокое ущелье, взорвавшись на собственных бомбах. Командование представило Файзулу к ордену.
— Сержант…
— Я, товарищ старшина.
— С кем переписываешься?
— С матерью.
— И больше ни с кем?
— У меня, кроме матери, никого нет.
Старшина протянул ему голубой конверт:
— Ну так получай еще от одного человека. Надо полагать, что пишет тебе какая-нибудь славная девушка.
Сержант повертел в руках конверт, отрицательно покачал головой.
— Это не мне.
— Да ты во внутрь загляни, может, и тебе?
Сержант вскрыл конверт, развернул письмо. Из него выпала фотокарточка, с которой смотрела девушка с грустными черными глазами. Старшина долго не отрывал от карточки изучающего взгляда, улыбнулся:.
— Хороша дивчина!..
Снимок переходил из рук в руки, вызывая у солдат шумные возгласы одобрения.
— Сержант, чего же ты молчишь? Читай вслух.
Файзула пожал плечами и прочитал:
«Я не знаю тебя, отважный воин, но чувствую в тебе брата. Ты, защищающий нашу любимую Отчизну от фашистской чумы, самый родной для меня человек. Посылаю тебе свою фотокарточку и хочу переписываться с тобой. Я работаю в госпитале старшей сестрой и состою донором. Все мы верим в скорую победу над врагом. Пусть наша любовь согревает вас, доблестных воинов, а любовь Родины придает вам бодрость и силы. Привет всем твоим боевым товарищам!
Ирина».
В блиндаже наступило молчание. Сержант сложил письмо, посмотрел на снимок, прочитал на обороте надпись: «Самому отважному воину», сказал:
— Не мне.
— Да ведь ты единственный в БАО представлен к ордену! — сказал старшина. — По всем статьям выходит тебе.
— А разве тут только один наш батальон? А летчики? Возьмите Якова Макаровича Орлова. Награжден орденами Красной Звезды, Отечественной войны первой и второй степеней и к ордену Красного Знамени представлен. Да отважнее его во всем полку никого нету. Он по два-три вылета за ночь делает, фрицев термитками кормит. А легкое ли дело через эти горы ночами летать?
— Пожалуй, ты прав, — задумался старшина. — А как хлопцы думают?
— Присудить Орлову!
— Ясно, Орлову!
— Он самый отважный в полку! — поддержали солдаты сержанта.
— Так тому и быть, — сказал старшина и повернулся к окошку, за которым мелькнула чья-то высокая фигура. — Э-э, да вон и сам Орлов пошел. Легок на помине. Сейчас я его сюда приведу.
Старшина выбежал из блиндажа и скоро вернулся с летчиком. Сержант и солдаты встали, вытянув руки по швам. Орлов махнул рукой:
