— Я и не знала, что ты его так любила.

Помню, в то время строгого поста каждую вторую субботу меня навещали отец, мать и брат.

Их расстраивало то, что я не щадила себя. Им хотелось, чтобы я вернулась к обычной жизни, снова вышла замуж, обзавелась семьей.

Но из уважения к памяти моего покойного мужа они не решались прямо заговорить об этом.

И я, и мои родные ощущали, что мы все больше и больше отдаляемся друг от друга, что их причастность к моей жизни становится достоянием прошлого.

На третьем году моего вдовства в разговорах солидных мужей все чаще стало упоминаться имя Навуходоносора, царя Ассирии, и полководца Олоферна, возглавлявшего его войско.

Навуходоносор владел самым большим царством известного нам мира, но ему этого было мало. Он послал Олоферна, чтобы завоевать государства своих соседей с юга, востока и запада.

Олоферн, полководец напористый и искусный, в первый год этих войн одержал победы над тремя царствами на юге, на второй же год присоединил к ним еще два южных и одно восточное царство.

Молва о его силе, отваге и жестокости была страшнее самой смерти. Еще до того, как он собирался напасть на какое-либо государство, воины его противника уже теряли веру в силу своего оружия, а градоначальники, не пытаясь сопротивляться, открывали перед ним ворота и встречали его не как завоевателя, а как освободителя.

Таким образом, войско Олоферна от похода к походу постепенно превращалось в непобедимую рать, перед которой не в силах было устоять ни одно царство.

Безжалостный завоеватель разрушал храмы и святилища покоренных им народов, требуя, чтобы они чтили Навуходоносора как единого Бога, признавая его, смертного человека, равным Творцу Вседержителю, и это было страшнее всего.

Женщины недаром собою, что мужчины подобны детям. В их разговорах об Олоферне был заметен не ужас, но восхищение искусством полководца и силой, наводящей страх на все живое.

Толпа всегда славит победителей, даже если их дела покоятся на крови праведников, если путь к победам лежал через насилие и интриги.

Но в те дни Ассирия была так далеко от нас, что рассказы о походах Олоферна казались чем-то вроде древних легенд.

Надо признаться, что третий год моего вдовства стал для меня временем покоя и счастья, какое вряд ли довелось испытать кому-либо из дочерей Иудеи.

Без особого труда я управляла и домом, и имуществом мужа, оставшимися мне после его смерти.

Я не стремилась к умножению богатства, и Бог помог мне сохранить его.

Время изнуряющих постов и покаяния после смерти Манассии осталось позади. Я полагала, что искупила грех бесчувствия, с которым восприняла известие о смерти мужа.

У меня хватало времени и на приятные беседы, и на одинокие прогулки по своему саду, и на чтение записок знаменитых купцов, которые своими глазами видели страны чуть ли не на краю известного нам света и даже встречали людей с другим цветом кожи.

Жизнь моя была исполнена покоя и молитв. Я размышляла о гармонии и совершенстве всего доступного оку в вертограде Господнем.

Один-единственный случай ненадолго нарушил размеренный ход событий.

Поздно вечером в пятницу, накануне святой субботы, я, как было заведено, совершила омовение, вышла из купели и протянула руку за полотенцем, которое держала в руках Шуа.

— Давай я тебя оботру, — сказала она и, не дожидаясь моего согласия, стала мягкими осторожными движениями растирать мое обнаженное тело.

Мне было приятно такое выражение преданности служанки своей госпоже, и я позволила ей вытереть спину.

Когда же она начала вытирать мне живот и грудь, движения ее стали еще мягче и сосредоточились на сосках, хотя они давно уже высохли.

— Как ты прекрасна, госпожа моя, ты настоящая красавица, — говорила она.

Она уже не вытирала, а ласкала меня.

Я закрыла глаза, предаваясь приятным ощущениям, но внезапно почувствовала, что она прикасается ко мне не полотенцем, а пальцами, и заметила, что она не смотрит на меня спокойно, как положено служанке смотреть на госпожу, но похотливо впивается взглядом в мою наготу.

Я с ужасом отшатнулась и резким движением вырвала полотенце из ее рук:

— Ты мне больше не нужна! Я сама справлюсь!

Не поднимая глаз, Шуа попросила разрешения идти спать.

Вместо ответа я молча кивнула, и моя прислужница, как ребенок, застигнутый за чем-то недозволенным, убежала в свою комнату.

Оставшись одна, я заметила, что сердце мое бьется в два раза быстрее, чем обычно, а на лбу выступили капельки пота.

Мы обе оказались на шаг от богопротивного греха, ибо давно уже сказано устами Моисея, что мужчина, который разделит ложе с мужчиной, так же как и женщина, которая разделит ложе с женщиной, достойны презрения и казни.

Не останови я руку моей служанки, уделом нашим была бы смерть под градом камней или жизнь под гнетом тайны, отнимающей покой.

Впоследствии ни я, ни Шуа ни разу ни единым словом не обмолвились о том, что произошло.

Тогда только мне стало понятно, почему она столь ревностно предавалась своим обязанностям служанки, почему ей никогда не было в тягость проводить со мной целые дни с утра до вечера.

С того дня Шуа вела себя в моем присутствии с подчеркнутой сдержанностью, и между нами словно легла некая тень.

На третьем году моего вдовства объявились восемь женихов, и каждого из них я отвергла без малейшего размышления.

Ни за что не обрекла бы я себя опять на те муки, которые принес мне брак с Манассией.

К счастью, вдова в Иудее, в отличие от девиц, сама может принять решение о своем замужестве. Ведь если бы моим господином был по-прежнему мой отец, он, конечно, отдал бы мою руку кому-нибудь из солидных мужчин.

Мать моя Леа, узнав, что я отказала восьмому жениху, сказала мне:

— Мужчины нашего города потеряли рассудок. Как пчелы на мед, они слетаются к женщине, которая потеряла невинность в объятиях своего покойного мужа, вместо того чтобы выбирать невесту среди девиц. Очевидно, твоя красота настолько ослепляет их, что они впадают в детство. Иначе они бы понимали, где прибыль, а где убыток, ведь разумный человек строит свое будущее, укрощая порывы сердца и помышляя о том, в чем большинство усматривает пользу и выгоду.

Прошло три года и два месяца после смерти мужа моего Манассии.

Градоначальник Озия созвал всех жителей Ветилуи на площадь, чтобы отпраздновать очередную годовщину того дня, когда по воле Иеговы было начато воздвижение стен нашего города.

Горожане любили этот день, потому что на площади собирались музыканты и актеры из всех близлежащих поселений, а народ угощался питьем и всевозможными яствами, в изобилии выставленными градоначальником.

Согласно обычаю, чем ревностнее городские власти в течение года собирали десятину, тем щедрее они были обязаны в этот памятный день кормить и поить подвластных им горожан.

В том году всем памятный день отмечался с особой торжественностью, ибо Ветилую посетил первосвященник Иоаким, чья постоянная резиденция была в Иерусалиме.

По обычаю предков, первосвященник покидал иерусалимский Храм Бога Вседержителя лишь однажды в пять лет, избирая для своего визита один из набожных городов страны Иудейской ради того, чтобы провести целый месяц в молитвах и беседах с тамошними священнослужителями.

Горожане Ветилуи чрезвычайно гордились тем, что знатный первосвященник Иоаким выбрал именно наш город, оказав нам великую честь и оценив нашу преданность Господу.

Лица наши светились радостью оттого, что праздник начинается в присутствии персоны, более прочих израильтян приближенной к Иегове, мужа, чье слово — закон для каждого и обязывает к послушанию всех израильтян — мужчин, женщин и детей.

И мы пришли, чтобы узреть достойнейшего из нас, о котором мы до тех пор только слышали, что он, будучи человеком строгим и рассудительным, служит Иегове по совести, не позволяя ни себе, ни другим, по слабости или небрежению, сворачивать с пути, указанного нам Господом нашим.