Хотя я знаю, что все произошло так, как должно было случиться, я не могу в своих воспоминаниях не запнуться при мысли «что было бы, если бы…», как повернулась бы моя судьба, если бы Элиав пришел к моему отцу всего лишь тремя днями раньше, и…

Но вернемся к моему рассказу о том, что было на самом деле, а не о том, что могло быть. Вернемся к тому роковому дню, когда я узнала из уст моего брата, что меня ожидает. Ничего подобного даже в страшном сне не пожелала бы я и злейшему врагу своему.

Заметив выражение печали, тревоги и разочарования на моем лице, Вениамин тихо спросил меня:

— Что ты ответишь нашему отцу, когда он сообщит тебе, что твоим мужем станет Манассия, а не Элиав?

— Что я могу ответить ему, брат мой? Сколько я себя помню, он учит меня уважать Закон и родителей, а Закон говорит недвусмысленно: «Чти отца своего и матерь свою, чтобы Иегова, Бог твой, даровал тебе долгую жизнь на земле».

На следующий день, после утренней молитвы, отец объявил свое решение о том, кто будет моим мужем, и благословил меня, не сомневаясь в моем согласии.

Я узнала, что бракосочетание ожидается через год, когда Манассия окончит строительство нового дома, отдельного от дома его отца, и подготовит в нем все к появлению молодой хозяйки.

Я утешала себя тем, что до свадьбы много времени, что судьба непредсказуема и что все еще может перемениться.

Но все мои надежды оказались тщетными.

Элиав ни разу больше не переступил порога нашего дома. Неудавшееся сватовство не позволяло ему продолжать дружбу с моим братом, словно бы ничего не случилось.

Мне так недоставало его взгляда, его присутствия. Ведь он был единственным существом, которое способно было бы меня утешить, утолить мою печаль.

К несчастью, через месяц произошло ужасное событие, после которого светлый облик Элиава померк в моих глазах, а к моей всегдашней печали, подобно верной подруге, присоединилось и чувство горечи.

Случилось это в пятницу, накануне субботы. По узким улицам города пробежал глашатай с криком:

— На площадь! Все на площадь! Будет суд! Все на площадь!

Это могло означать только одно: кто-то из сынов или дочерей Израиля совершил великий грех и должен быть немедленно судим.

Через некоторое время на городской площади собралось множество людей.

В толпе шептались о том, что будут судить юношу и молодую женщину, уличенных в блудном грехе.

Их ожидал самый строгий приговор.

Наконец появились стражники. С трудом пробиваясь сквозь толпу, они волокли за собой на веревке связанных обвиняемых.

Наконец они добрались до Храма. Начальник стражи, по обычаю, воззвал к главному священнослужителю Рубену:

— О ты, справедливейший среди нас, хранитель порядка и Закона, услышь зов сынов и дочерей Израиля! Мы просим тебя о справедливом суде над юношей и женщиной, совершившими гнусное грехопадение!

Из Храма вышел главный священнослужитель города Рубен в сопровождении десяти священников. Он обратился к начальнику стражи:

— Рассказывай перед всеми, что и как случилось.

Начальник стражи поднялся по лестнице еще на две ступени и, обернувшись к народу, закричал громко, так, чтобы все могли его слышать:

— Этот юноша был уличен в прелюбодеянии с женой своего соседа. Скажи нам, какое наказание им полагается по Закону!

— Пусть покаются, пусть покажут Общине свои лица! Пусть их увидят все! — произнес Рубен.

Стражники, орудуя копьями, заставили подняться на верхние ступени лестницы обоих обвиняемых. У меня чуть не разорвалось сердце, когда я узнала в обвиняемом Элиава, о котором все еще томилась моя душа.

Лицо его выражало панический ужас.

Туго связанный веревками, съежившийся, он был похож на пойманное в силки животное.

Стоявшая рядом с ним молодая женщина производила еще более жалкое впечатление. Одежда ее была порвана, волосы растрепаны, а лицо в синяках, которыми наградили ее стражники в стремлении показать, сколь мерзок им ее грех.

Над толпой раздался крик перепуганной птицы. Зловеще хлопая крыльями, она поспешила улететь прочь, словно поняв, что здесь происходит.

Рубен поднял руку и спокойным голосом человека, не ведающего сомнений, ибо за ним стоит столетний опыт, изрек свой приговор:

— Закон ясен и един для всех. Устами Моисея Иегова нам говорит: «Человек, совершивший прелюбодеяние с женой своего соседа, должен быть наказан смертью. Прелюбодеев следует побить камнями. И пусть вина за кровь их падет на них самих».

Вслед за этими словами стражники спихнули осужденных с лестницы, и люди, одобряя криками слова Рубена, стали хватать камни и с выражением праведного гнева на лицах швырять их в несчастных, дерзнувших воспротивиться Закону и порядку, забывших о том, что милости Иеговы заслуживают только те, чьи дела, мысли и слова чисты и незапятнанны.

Вопли толпы заглушили крики Элиава и стоявшей рядом с ним женщины. Казнь продолжалась до тех пор, пока изуродованные, безжизненные тела их окончательно не утратили человеческий облик.

Затем площадь погрузилась в молчание. Люди переживали справедливость содеянного. В моих ушах еще долго раздавался гул толпы, сопровождавший казнь.

Тяжко пережила я последствия непродуманного поступка Элиава. Сердце у меня болело еще сильнее, чем в тот день, когда я узнала, что мне предстоит стать женой Манассии.

Меня терзала горечь при мысли о том, что Элиав своим прелюбодеянием осквернил чистоту нашей любви и блаженство, которое мы ощущали, обмениваясь взглядами в редкие минуты наших встреч.

Я чувствовала себя обманутой и униженной.

Ведь я любила того, кто не заслуживал моей любви, кто своим богомерзким поступком унизил не только себя, но и всех, кто испытывал к нему добрые чувства.

В тот день я видела отца Элиава, целившегося камнем в своего сына, и мать его, подавленную стыдом, бросавшую камень в того, кого она вскормила своей грудью. Она знала, что наказание не смоет позора с их семьи, но может восстановить пошатнувшийся порядок вещей, ибо иначе небо обрушится и погребет под собою всех нас.

Со стороны я видела себя, поднявшую было камень, но так и не бросившую его, ибо в голове моей пронеслась мысль о том, что Элиав согрешил из-за меня, с отчаяния, когда мой отец не принял его сватовства. Моя нерешительность и слабость остались незамеченными среди кошмара разъяренной толпы. Люди, полные злобы, не видели ничего, кроме себя и тех, кто вызвал их ненависть и теперь был не в силах заслониться своими слабыми руками от града крупных камней, несущих верную смерть.

Стоны умирающих не были слышны за выкриками тех, кто казнил их при ярком свете солнца, которое не прощает мерзких грехов.

Весь этот ужас вторгся в мои мысли и чувства и принес такое потрясение, что я потом два дня и две ночи не знала покоя освежающего сна.

Лишь изнурительные молитвенные бдения помогли мне обуздать уныние и вернуться в спасительные объятия повседневной жизни.

Последующие месяцы мать моя Леа посвятила приготовлениям к браку. Дев Иудеи долго обучали Закону и обычаям с тем, чтобы они могли потом стать достойными женами.

Я затвердила все, что надо было знать о правах и обязанностях девушек, невест и жен, и усвоила правила, служащие украшением зрелого возраста.

Моя мать Леа внушила мне следующую заповедь Закона: «Если мужчина возьмет женщину и взойдет на ее ложе, а потом, когда она ему надоест, назовет ее уродом или оговорит, утверждая, что после свадьбы не нашел у нее признаков девственности, то отец и мать девушки должны представить доказательства ее девственности и предъявить их старейшинам города. При этом отец говорит старейшинам следующее: „Я дал свою дочь в жены этому мужчине, но она ему опротивела. Поэтому он приписывает ей всевозможные пороки и утверждает, что не нашел у нее признаков девственности. Но вот перед вами признаки девственности моей дочери“. Следует при этом расстелить перед старейшинами города простыни. Тогда старейшинам надлежит наказать мужчину за то, что он опозорил честную дочь Иудеи, взыскав с него сто серебряных монет и передав их отцу молодой женщины.