Вдруг на той стороне улицы началась суматоха. Пятеро молодых людей, ранее подходивших к машине детективов, снова появились со стороны 125-й улицы. Они толкали перед собой шестого. Один заломил руку юноши за спину, остальные пытались стащить с него штаны. Он отчаянно отбивался, лягался и кричал:

— Пустите меня, пустите. Я не трус!

Двое мужчин постарше, силуэты которых очерчивались в свете уличного фонаря, стояли на перекрестке и с интересом следили за развитием событий.

— Отрежем-ка ему яйца, — предложил один из мучителей.

— И подарим белому, — подхватил другой.

— Белому нужен член!

— Давай и член отрежем.

— Оставьте его в покое, — голосом старшего брата сказал Могильщик.

Двое молодых людей сделали шаг назад и, вытащив ножи, щелкнули лезвиями.

— А ты кто такой?

Могильщик вылез из машины, подошел к юнцам и освободил руку жертвы. Еще три ножа сверкнули в ночи, и пятерка окружила Могильщика. Тут ночную тишину нарушил звук второй открываемой дверцы автомобиля, и это на какое-то мгновение отвлекло внимание молодых людей.

Могильщик двигался под прикрытием освобожденной жертвы, но в его больших руках оружия не было.

— Что он такого сделал? — спросил он ровным голосом.

К нему присоединился Гробовщик, и шайка несколько растерялась.

— Он струсил, — наконец отозвался один из юных хулиганов.

— Что вы заставляли его делать?

— Кидать камнями в белых полицейских.

— Учтите, ребята, что у белых полицейских есть пушки.

— Они не решаются пускать их в ход.

— Эти мамочки сами признались, что боятся, — крикнул еще один юнец, показывая на детективов.

— Верно, — признал Гробовщик, — Боимся, но не вас.

— А если вы боитесь белых, то выходит, вы дерьмо.

— Когда я был в твоем возрасте, то за такие грубые слова в адрес взрослых получал по зубам.

— Попробуй ударь, мы из тебя кишки выпустим.

— Ладно, мы вам верим, — сказал Могильщик, — А теперь ступайте по домам и оставьте в покое этого парня.

— Ты что, наш папаша, что ли? Ишь, распоряжается!

— Если бы я был вашим папашей, вас бы здесь не было.

— Мы из полиции, — сообщил Гробовщик, чтобы прекратить дальнейшие препирательства.

На них уставились шесть пар осуждающих глаз.

— Значит, вы на стороне белых?

— Мы на стороне ваших лидеров.

— Они все дяди Томы! — презрительно фыркнул один юнец. — Они все перекинулись к белым.

— Идите по домам, — сказал Могильщик, подталкивая парней и не обращая внимания на их ножи. — Когда подрастете, то поймете, что есть лишь одна сторона.

Молодые люди стали угрюмо отступать назад к 125-й улице, а Могильщик все подталкивал их, словно вдруг осерчал. У тротуара притормозила патрульная машина, белые полицейские, сидевшие в ней, были готовы оказать помощь, но Могильщик сделал вид, что не замечает их, и вернулся к Гробовщику. Некоторое время они молча сидели, вглядываясь в недобрую гарлемскую ночь. Все бунтовщики в округе разошлись, и добропорядочные горожане с ханжеским благочестием на лицах разгуливали под гневными взорами белых полицейских.

— Все эти шпанята должны сидеть дома и учить уроки, — недовольно пробурчал Гробовщик.

— У них есть свои резоны, — возразил Могильщик. — Что такого они выучат в школе, чего уже не знают из жизни?

— Рою Уилкинсу и Уитни Янгу[15],их выступления не понравились бы.

— Верно, это все равно льет воду на их мельницу.

Из-за занавешенного окна синагоги осторожно глянуло на них черное, с серой бородой, лицо раввина. Впрочем, они его не увидели, потому что в этот момент на крышу их машины упал какой-то тяжелый предмет, и тотчас же вокруг забушевало пламя.

— Сиди не высовывайся, — крикнул Могильщик, но Гробовщик уже открыл дверь и нырнул ласточкой на тротуар, обдирая ладони о бетон и перекатываясь с боку на бок. Горящая смесь уже попала на концы брюк, но когда он расстегнул пояс и ширинку, чтобы быстро стащить их, то увидел, что на Эде, обегавшем машину, загорелся пиджак. Когда тот поравнялся с окном, Могильщик вскочил и ухватил его за шиворот. Одним резким движением он вырвал горящую часть и швырнул на мостовую. Но его собственные брюки, упав вниз, продолжали гореть, испуская едкий запах паленой шерсти. Исполнив причудливый и быстрый танец, чтобы освободиться от этих горящих пут, Могильщик выскочил из-за машины в своих фиолетовых трусах, оглядывая Эда, не горит ли он. Тот же заткнул револьвер за пояс и стал неистово срывать с себя остатки пиджака.

— Хорошо, твоя шевелюра не сгорела, — заметил Могильщик.

— Она у меня огнеупорная, — буркнул Гробовщик.

В зареве горящей машины они представляли собой дурацкое зрелище. Один в пиджаке, рубашке, галстуке и без брюк, в фиолетовых трусах, нелепо переступал огромными ступнями в носках с подвязками. Второй без пиджака, с пустой кобурой на плече и револьвером за поясом.

Навстречу им спешили пешие полицейские и патрульные машины. Кто-то кричал:

— Отойдите подальше! Отойдите подальше!

Как по команде, они двинулись от машины, на ходу оглядывая крыши соседних домов. В окнах появились головы жильцов, заинтересовавшихся происходящим, но на крышах никого не было видно.

Снаружи «Файв спот» ничем не выделялся. Две огромные стеклянные витрины, как у супермаркета, выходили и на Сент-Маркс-плейс и на Третью авеню. Но за витринами начиналась вторая стена, в которой были проделаны овальные отверстия, позволяющие увидеть фрагменты интерьера. Они напоминали картины Пикассо: в овалах виднелись белые зубы, красные губы, каштановая прядь и накрашенный глаз, бокал с коктейлем и рукав, короткие черные пальцы, бегающие по белым клавишам пианино.

Эти отверстия были закрыты особыми стеклами, в которых посетители могли видеть только собственное отражение.

Звуконепроницаемость была поразительная. Если дверь была закрыта, то на улице не было слышно ни звука. В этом тоже были свои резоны. Звуки, раздававшиеся внутри, слишком дорого стоили, чтобы их можно было бесплатно дарить прохожим.

Когда двое рослых крепких детективов вошли в клуб со своим маленьким другом, все звуки издавали исключительно музыканты, игравшие что-то очень эксцентрически-современное. Лица их были сердиты. У слушателей лица были такие серьезные, словно они присутствовали на похоронах. Но молчали они вовсе не потому, что увидели двух черных громил и их педерастического вида спутника. Детективы слишком хорошо знали обычаи этой части города и не удивлялись тому, что белые наслаждались джазом в абсолютном молчании. Впрочем, в зале хватало и черных лиц, словно на ассамблее ООН. Но чернокожие проявляли сдержанность и старались не нарушать безмолвия, царившего вокруг.

Блондин в черном костюме провел их на места у эстрады, под самым гонгом. Места были на таком заметном месте, что, похоже, их держали про запас для подозрительных посетителей. Детективы улыбались про себя при мысли о том, за кого приняли самих их и их нового друга. Неужели они похожи на эту категорию человечества?

Не успели они расположиться, как началось веселье. За соседним столиком сидели две те самые женщины, которые раньше проехали мимо бара-закусочной в спортивном автомобиле иностранной марки и которых Джон Бабсон обозвал лесбиянками. Словно наконец дождавшись детективов, одна из них вскочила на столик и начала неистово исполнять танец живота. Казалось, она поливает аудиторию невидимыми очередями из автомата, спрятанного под мини-юбкой, короткой, словно набедренная повязка. Эта юбка из золотой парчи выглядела как-то удивительно непристойно на фоне ее гладких золотистых ляжек. Длинные, совсем не мускулистые ноги были в серебристых парчовых носочках и золотых сандалиях. С голого живота неприлично подмигивал пупок, упругие грудки колыхались в золотой сетке-блузке, словно детеныши тюленя.

При ближайшем рассмотрении она оказалась гораздо более хрупкой и женственной, чем тогда, в машине. В новом ракурсе снизу вверх она представлялась высокой, соблазнительной, прекрасной, словно мечта во плоти. Лицо сердечком, губы смелые, полные, волосы, короткие и кудрявые, поблескивали, словно вороненая сталь. Ресницы длинные, глаза янтарные, обведенные черной тушью, над глазами голубой козырек. Она так увлеклась ролью секс-бомбы, что ее номер уже подпадал под статью о непристойном оголении.