Переглянувшись, мы незаметно улыбнулись.

— Почему вы так уверены, что земля Гарриса существует? — спросил я.

— А куда же она денется? Гаррис — серьезный ученый, он не мог ошибиться в своих расчетах! У нас в части был ваш летчик, Герой Советского Союза Маврикий Трофимович Слепнев, читал нам лекцию о завоевании Северного полюса и «полюса недоступности» Так знаете — объявили воздушную тревогу, никто в бомбоубежище не ушел! Прослушали до конца, да еще вопросы более часа задавали.

— Слепнев челюскинцев спасал А еще раньше нашел погибшего американского летчика Бена Эйельсена и его бортмеханика Тома Бортланда и отвез их тела в Фербенкс на Аляску, — ответил Орлов.

— А вы были на полюсе?

— Были, оба были. Папанинцев высаживали. Машина еле плелась в хвосте общего потока. Гололед создавал пробки, приходилось часто останавливаться, водители переругивались, но помогали друг другу, когда тот или иной автомобиль выбрасывало в заснеженный кювет

Только в десять мы прибыли на аэродром. Поблагодарив майора, мы попрощались с ним и поторопились на командный пункт. И вдруг, как гром среди ясного неба. Мы опоздали! Москва уже не могла принять наш самолет. И это в то время, когда в Кремле уже готовились к встрече дипломатов. Но за тот час, на который мы опоздали, погода резко изменилась и рисковать жизнью членов дипломатической миссии было нельзя.

В школу вернулись поздно. Дважды пересаживались с машины на машину. На душе было погано от чувства, что вылет, судя по всему очень важный, сорвали мы сами. Расплата не страшила: штрафбат — это все же фронт, но невыполненное задание больно било по самолюбию.

На следующее утро тяжелые шаги по коридору и резкий стук в дверь насторожил нас. Вошел Хмельницкий и с ним два лейтенанта с автоматами в руках. Мы невольно встали, Кекушев толкнул меня в бок, проговорил:

— Действие второе, картина первая! Арест! — Сухо ответив на наше приветствие, Хмельницкий отчеканил:

— По личному распоряжению товарища Сталина, за срыв полета с дипломатами союзников объявить: командиру самолета капитану Орлову десять суток ареста на гауптвахте, штурману первого класса майору Аккуратову домашний арест — десять суток!

Смягчив голос, Хмельницкий добавил:

— Прошу оружие сдать… — и, тяжело вздохнув, опустился на парту.

Орлов снял пояс с пистолетом, передал его подскочившему лейтенанту. Уходя, тихо сказал:

— Постарайтесь Васильеву отправить с аэрофлотским экипажем. Берегите самолет и готовьтесь к боевой работе. До встречи!

Замыкаемые двумя автоматчиками, они вышли. В коридоре затихли тяжелые шаги.

— Братцы, что же это получается! — ошарашенно Вертя головой, заговорил Кекушев. — Что же это?! А! Скорее нас причислят к лику святых угодников, нежели мы попадем на фронт!..

— Ладно, Николай, отставить! — оборвал его Сергей Наместников. — Ты видел, от кого приказ? Как бы эти десять дней не растянулись!

— Не каркай, «клёш» задумчивый, — фыркнул тот. — А вот при чем здесь Сталин? Ты понимаешь, что–нибудь? — обратился он ко мне.

— Очевидно, встреча важная. Молотов доложил, что самолет не вылетел вовремя за–за разгильдяйства экипажа.

Пришла Васильева, взволнованная, напуганная:

— Встретила у подъезда Орлова. Почему к машине его вели под конвоем? Что случилось? Это, наверное, из–за меня? Ужасно, что же делать?

— Успокойтесь. Орлов получил десять суток гауптвахты. А сейчас поедемте на аэродром, отправим вас в Москву, — сказал Кекушев.

— Но как же без Орлова?

— Вы полетите на другом самолете, — сухо ответил Наместников.

— Тогда до свидания. — Васильева нерешительно протянула мне руку.

— Попутного ветра и счастливого полета!

— Орлову передайте мои извинения и самые хорошие пожелания. Не думала, что принесу вам столько неприятностей.

Они вышли. Оставшись один, я бездумно бродил по классу, потом подошел к окну и, приложив лоб к обледенелым стеклам, долго стоял, словно в трансе.

Под вечер с аэродрома вернулись ребята. Васильеву они отправили с самолетом Аэрофлота, а также узнали, что дипломатическая миссия уже улетела. На душе было муторно и тоскливо, хотя Сергей и пытался создать видимость хорошего настроения, насвистывая песенку «Мальбрук в поход собрался ” и тем самым намекая на наше положение. Арест создал непредвиденную обстановку в бытовом отношении. Аттестатов на питание мы не имели, в полетах питались на аэродромах в летных столовых. Если ты летал, то тебе руководитель полетов выдавал талоны на питание. Но теперь мы не летали, и нам таких талонов не выдавали. В городских столовых также кормили по карточкам, которых мы не имели. На самолете был небольшой запас продуктов на случай вынужденной посадки. Мы долго спорили, вскрывать этот цинковый, запаянный ящик или нет. Вскрытие требовало составления акта и заверения его подписями и печатями аэродромного командования. Являясь по положению старшим в экипаже, я дал команду доставить ящик в школу и вскрыть.

— Мы же не добровольно сидим, а вынужденно, никто нас не осудит! — резюмировал Николай, отправляясь на следующий день за ящиком. Однако неприкосновенный запас мы так и не вскрыли. После отъезда Кекушева на аэродром к нам явились пожилой сержант и солдат с малиновыми петлицами, несший объемистый фанерный ящик.

— Сухой паек на десять суток для арестованного экипажа по приказу генерала Хмельницкого! — объявил сержант.

— Вот за это спасибо, братки, а то мы уже в йоги хотели записываться! — радостно ответил Сергей, принимая ящик.

Козырнув, солдаты ушли.

А следующее утро изменило весь ход событий. Хмельницкий сообщил, что из Главного штаба получено указание за подписью Папанина о немедленном вылете экипажа в Мурманск для проводки через льды каравана судов с грузами военного значения. Корабли вместе с ледоколами застряли в тяжелом льду и дрейфуют в ожидании самолета ледовой разведки.

— Самолет готов. Освободите Орлова, и сегодня же мы можем вылетать, — заявил я генералу.

— Орлова освободить не могу. Запрашивать Верховного Главнокомандующего никто не посмеет, а летчика я вам дам другого.

— Другой не подойдет. Необходимо, чтобы он знал не только тип нашего самолета, но и район предстоящих полетов.

— Из военных таких нет. Я уже навел справки. Но вы можете лететь на машине другого типа, их здесь достаточно из транспортной военной авиации.

— Нужен самолет, оборудованный для полетов в Арктике, — попытался объяснить я. — Другие для ледовой разведки не годятся.

— Разрешите мне, — вмешался в разговор Кекушев, — я вчера познакомился с гражданским летчиком, его фамилия Мятлицкий. Он летал на нашем типе и не раз бывал в Мурманске. Сейчас он без «коня» и живет в летной гостинице аэропорта в ожидании распоряжения из Москвы.

— Ну и отлично, — оживился Хмельницкий. — Берите мою машину — и немедленно на аэродром. Лучше ехать вам, товарищ штурман.

— Но я под арестом.

— Домашним. Освободить вас — в моей компетенции. Отправляйтесь с Кекушевым сейчас же. А я позвоню начальнику аэропорта, чтобы Мятлицкий никуда не отлучался.

Нам повезло. Мятлицкого мы нашли быстро. На КП, прислонившись к барьеру, в черном, потрепанном кожаном пальто стоял молодой человек с видом полной отрешенности. Я сразу понял, что это тот, кого мы ищем.

— Вы летчик Мятлицкий?

— Был три дня назад, а теперь просто подследственный гражданин Мятлицкий, — с грустной иронией ответил он.

Познакомились. Мятлицкий скупо рассказал о себе. Три дня назад летал за линию фронта, выбрасывал группу парашютистов. На обратном пути попал в сильное обледенение, машина управление стала терять, и в районе Куйбышева пошел на вынужденную посадку. При посадке снес шасси, побил винты и помял консоли крыльев. За это отстранен от полетов, а самолет с экипажем передан другому командиру. Сейчас он ждет оказии, чтобы отправиться для разбора аварии в Управление Аэрофлота.

— Теперь понизят в классе и переведут во вторые пилоты, — вздохнув, закончил он свой рассказ.