Еременко у них нет. На следующий день, после возвращения из Череповца в Ленинград, мы узнали, что самолет СБ был сбит немецкими истребителями и горящий был вынужден сесть на тонкий лед озера. Неокрепший лед не выдержал его тяжести. Экипаж погиб. Спасся лишь бортмеханик Виктор Макаров, его сняла со льда канонерская лодка.
Потом мы узнали подробности этой трагедии. СБ, выскочив из облачности на хорошую погоду, набрал высоту и уже в виду берега взял курс на аэродром. Неожиданно появились два «мессера» и атаковали его с хвоста. Начался бой. Макаров и радист–стрелок отбивались из пулеметов, но пушечные снаряды истребителей подожгли самолет. До берега было не дотянуть — пожар охватил левое крыло. Решили сесть на лед. Еременко предупредил, что лед тонок и не выдержит и чтобы все приготовились, как только он сядет, немедленно покинуть самолет. Однако лед проломился сразу, как только машина коснулась его, и тут же ушла на дно. Только одному Макарову удалось выбраться на лед. Он уже замерзал, когда его подобрали моряки и доставили в госпиталь.
Шел к концу второй месяц наших полетов. Через Лалоту, контролируемую немецкой авиацией, по еще не совсем окрепшему льду, была проложена дорога для автотранспорта. Тоненькая нить, связывающая осажденный город со страной, настоящая «дорога жизни». Дорога жила и боролась, ощетинившись зенитными пулеметами и орудиями, несмотря на все усилия фашистов прервать этот единственный путь, по которому текли в город продукты питания и свежие воинские силы, а обратно — раненые и дистрофики. Часто, летя параллельно этой ледовой трассе, мы видели, как рвали и переворачивали лед немецкие бомбы, и машины исчезали в пучине, а люди барахтались в месиве битого льда. Поверхность озера — это не поле и не степь. Там можно зарыться в землю, в блиндажи, в щели, в окопы. Здесь же хрупкий, как стекло, лед взламывался под бомбами, а «мессеры» гонялись даже за отдельными автомашинами. Но, несмотря ни на что, караваны шли и шли, обтекая разбитые участки, пролагая новые пути, на ходу отбивались от стервятников.
После всего увиденного, полеты наши нам казались безопасными, и мы с удесятеренной силой продолжали работу. Теперь мы ходили даже в ясную погоду без сопровождения, с целью маскировки использовали все неровности рельефа, надо льдом озера — жались к линии фронта финнов, где меньше было истребителей. Но немецкие летчики уже хорошо заприметили нашу машину. Сбитый нацистский пилот на допросе сказал, что за уничтожение этого самолета командование назначило приз — месячный отпуск в Германию. Мы посмеялись, правда, невесело, но на наши полеты это не повлияло. Меняя часы вылета и пути подхода к ленинградскому аэродрому, нам удавалось избегать встречи с истребителями. Главным же нашим преимуществом было умение летать в нелетную погоду. Эту высшую академию полетов мы прошли в Арктике.
Часто летчики–истребители, опытные и обстрелянные бойцы, давно открывшие счет сбитым ими фашистским машинам, нас спрашивали:
— Как вы не боитесь летать на вашей «лайбе»? Это же летающая мишень.
— А вы? Когда врезаетесь в стаю стервятников, превосходящих вас, разве боитесь?
— Но мы на боевых самолетах! К тому же мы — солдаты! И война, в конце концов, наше рабочее место!
— Мы тоже солдаты. Как и те водители автомашин, которые идут по «дороге жизни»…
— Но почему вы не пересядете на боевую машину? У вас колоссальный опыт полетов в сложных погодных условиях, а теперь и фронтовой. Какой бы из вас получился отличный экипаж дальнего ночного бомбардировщика!
Здесь мы растерянно улыбались и, чтобы нас поняли, рассказывали историю побега на фронт нашего бортмеханика Николая Кекушева. «Стружка», снятая в Политуправлении Главсевморпути, уменьшила его вес на три килограмма, как подтвердила летная медкомиссия. Николай не любил, когда мы рассказывали эту историю как наглядный пример, и хмуро отмалчивался.
Среди нашего экипажа он был старшим по возрасту, но душа у него была самая юная. Никогда не знаешь, когда и на чем он тебя разыграет, но разыграет обязательно. Умно, незаметно и остро. Причем разыгрывал он всех, даже высокое начальство. Дело свое он знал в совершенстве, неплохо водил самолет, хотя пилотского свидетельства не имел. Умный и хорошо воспитанный, он был отличным товарищем, заботливым и внимательным к чужому горю. Свой первый орден — Красного Знамени — Николай получил еще в гражданскую войну, а орден Ленина — за первый полет советского самолета на Северный полюс, еще до высадки группы папанинцев. Даже в боевой обстановке, когда на хвост наседали «мессеры» и трассы пуль шпиговали воздух, бес юмора не покидал его. Как–то в полете он притащил в пилотскую огромную чугунную сковородку и, с серьезным видом вручив ее Орлову, сказал:
— Юра, у тебя на сиденье броневая спинка установлена, а снизу ты не защищен. Возьми, подложи под себя, а то, чего доброго, ударит шальной осколок — худо будет.
— Ну, Николай, спасибо за заботу о потомстве! — рассмеялся Орлов, принимая подарок.
Несколько месяцев спустя эта сковорода нам здорово пригодилась, когда самолет совершил вынужденную по садку на поляне, в лесу, за линией фронта, где мы должны.
были сбросить десантников–парашютистов. Мы жарили на ней картошку — эту пищу богов в любых случаях, от королевского стола до того нашего безвыходного положения, когда кроме невырытого картофеля, обнаруженного нами на этой поляне, есть было нечего.
Наш бортрадист Сергей Наместников в Полярную авиа< цию пришел с подводного флота. Тяжелый, геркулесовского сложения, нарочито грубоватый, с неиссякающим чувством юмора и традициями моряцкой дружбы, он был отличным радистом и верным товарищем. Любо было наблюдать за ним, когда он бросал ключ радиостанции, переходил в башню, становился за тяжелым пулеметом и поливал огнем прицепившегося к нам «мессера». И с каким вниманием и нежностью он относился к нашим пассажирам, как он их называл — «доходягам», и особенно, к детям. Помню, как он подобрал в сугробе у Аничкова моста девочку лет девяти. Дотащив до самолета, он укутал ее в свою цигейку и осторожно вливал ей в рот сладкий чай, а потом бульон из термоса. Девочку звали Лена. В Череповце ее сдали в детский дом, а потом вместе с другими детьми она была эвакуирована в Среднюю Азию. Из слов девочки мы поняли, какую страшную трагедию она пережила. Отец погиб под Колпином, старшая сестра, мать и бабушка умерли от голода. Она боялась оставаться в квартире вместе с трупами, вышла на улицу и, обессилев, упала на Невском, где ее и нашел Сергей.
В последние рейсы, когда мы, перевезя всех сотрудников, занимались вывозом научных материалов и других ценностей института, часто подбирали на улицах обессилевших детей и брали с собой в Череповец, не думая о перегрузке самолета. Потом, после войны, я часто получал письма. Эти письма были от тех самых ленинградских детей, которые уже стали взрослыми. Это ли не было высшей наградой за все пережитое в те огневые дни ленинградской блокады. А однажды, уже в шестидесятые годы, работая на дрейфующей станции в Северном Ледовитом океане, с научной группой под руководством профессора Гаккеля (тогда мы искали подводный хребет, совершая частые посадки и измеряя дно океана), как–то в пуржистый день, когда из палатки нельзя было высунуть носа, мы сидели у газового камелька, предаваясь воспоминаниям о далекой, но всегда родной Большой земле. Сквозь вой ветра издали доносился глухой гром подвижки льда, напоминавший гул далекой канонады тяжелых орудий.
— А вы? Когда врезаетесь в стаю стервятников, превосходящих вас, разве боитесь?
— Но мы на боевых самолетах! К тому же мы — солдаты! И война, в конце концов, наше рабочее место!
— Мы тоже солдаты. Как и те водители автомашин, которые идут по «дороге жизни»…
— Но почему вы не пересядете на боевую машину? У вас колоссальный опыт полетов в сложных погодных условиях, а теперь и фронтовой. Какой бы из вас получился отличный экипаж дальнего ночного бомбардировщика!
Здесь мы растерянно улыбались и, чтобы нас поняли, рассказывали историю побега на фронт нашего бортмеханика Николая Кекушева. «Стружка», снятая в Политуправлении Главсевморпути, уменьшила его вес на три килограмма, как подтвердила летная медкомиссия. Николай не любил, когда мы рассказывали эту историю как наглядный пример, и хмуро отмалчивался.
