— Только он… — начал было я.

Перемога насторожился:

— Что еще?

— Он, товарищ военврач, тоже немец, — сказал я.

— Да какая мне разница! — заревел Перемога. — Немец? Очень хорошо! Нашего было бы жалко, а немца — ничуть. А с вами что? Пьяный? В глаза смотреть, в глаза!

— Ничего. Немножко контузило. Там еще водителю нашему кожу на голове содрало. Его бы тоже…

Некрасивая пожилая санитарка остановилась возле меня.

— Чего вы ждете, товарищ лейтенант? — спросила она. — Помогите с носилками.

Я выволок тяжелые носилки на крыльцо. Там топтался Чесноков.

— Давай, — сказал он, кивая на носилки. — Иди к своей фрау. Она молодец, хорошо держится, но и ее до предела доводить не стоит.

— А Гортензий?

— Иди, иди, — повторил Чесноков. — Без тебя управимся.

Геллер помог Чеснокову переложить Шаренберга на носилки. Санитарка шла рядом, посматривая в лицо раненого. Окровавленный Гортензий замыкал шествие и что-то бубнил.

Луиза проводила их взглядом, но спросить ничего не успела.

Я повернулся к ней:

— Вы готовы, фрау Шпеер?

Луиза побледнела, миновала Кролля, так и стоявшего с раскрытым ртом, и открыла дверь флигеля.

— Здрасьте, — в спину ей запоздало проговорил рыжий.

Во флигеле, где помещались пленные немцы, оказалось темно, глаза не сразу привыкли. Перемога не обманул — поставил двухъярусные нары, постелил тюфяки, дал одеяла. Посреди комнаты топилась буржуйка. Рейхенау подкладывал туда маленькие полешки.

На верхней койке дрых, раскрыв рот и похрапывая, Леер, а сын Луизы лежал на нижней, закутанный в два одеяла, и безмолвно наблюдал за действиями Фрица.

Луиза оглядела помещение, впилась взглядом в Леера, резко отвернулась, подбежала к Рейхенау. Тот встал, выпрямился и приветствовал ее четким наклоном головы, после чего побелел и схватился рукой за нары, чтобы не упасть.

Луиза безразлично скользнула глазами по Шпееру, метнулась ко мне, схватила за ворот и прямо в лицо закричала:

— Где он?

Кролль с грохотом выронил ведро.

Честно сказать, я растерялся.

— Где он?! — снова вскрикнула Луиза. — Мать твою, русская свинья, где он?..

Я молча отцепил от себя ее пальцы, взял за запястья и отодвинул подальше. Она не сопротивлялась, только смотрела на меня ледяными, полными ярости глазами.

Тут Шпеер пошевелился наконец на нарах и еле слышно произнес:

— Мама.

Луиза глухо ахнула, схватилась ладонями за щеки и вылетела из комнаты.

Я споткнулся о ведро и приказал Кроллю:

— Прибери.

Луиза стояла, прислонившись к стене флигеля, и сильно дышала, глядя в небо. Я потоптался рядом с ней, а потом громко сказал:

— Хватит валять дурака, фрау Шпеер. Идите туда. Вы же к нему приехали, вот и идите.

— Старик, старик… — шептала она.

— Да ничего он не старик, я по бумагам смотрел, ему тридцать шесть! — рявкнул я. — Полежит в тепле, поест нормальной каши, отдохнет — будет на человека похож.

Она оттолкнулась от стены и, не глядя на меня, вернулась в комнату.

Мы с Гортензием курили. У Гортензия из-под шапки белела свежая повязка. Он спросил, куда поедем дальше.

Я сказал, что, видимо, в штаб Шестьдесят четвертой армии.

— Ага, — безразлично сказал Гортензий и бросил на снег окурок. — А с летчиком пораненным чего делать будем?

— Доставят как миленькие, если будет транспортабелен…

Я заглянул во флигель. Леер по-прежнему спал, Рейхенау сидел на нарах и что-то страдальчески штопал. Кролль хлопотал возле печки.

Луиза сидела рядом со Шпеером и молчала, сложив руки на коленях. И он тоже молчал.

— Фрау Шпеер, — вмешался я в эту семейную идиллию, — пора ехать.

Она без слова поднялась и вышла.

Тогда я приблизился к Эрнсту, всмотрелся в его лицо.

— Да, — сказал я, — вам определенно лучше.

— Неужели? — пробормотал он.

— Вас, очевидно, будут обменивать на кого-то из наших, — сообщил я.

Тут он заволновался:

— Без моего экипажа я не…

— Между нами говоря, капитан Шпеер, вас никто не спросит, — напомнил я. — Да вы ведь не маленький, сами все понимать должны.

Он коротко, горько хохотнул:

— Мама — сильный человек.

— Я заметил.

На выходе я столкнулся с доктором Перемогой.

— Убедились? — осведомился он. — В полном порядке ваши фрицы.

— Да я в этом не сомневался, — ответил я.

— А вот тот, которого вы привезли, — тяжелый, — предупредил Перемога. — Сейчас оперировать буду. Не знаю, может, и помрет. Кто его так?

— Да немцы какие-то заблудшие, — ответил я.

— И на что надеются? — проворчал Перемога. — Перемерзнут, с голоду перемрут… Сами же окрестные деревни по всей округе пожгли. Тут на сотню верст можно живого человека не встретить. А они всё хоронятся.

— Кто хоронится, а кто и нет. Мы пока доехали…

— Ладно, всё, болтать некогда, — оборвал Перемога. — Вечером можете позвонить, спросите, как ваш товарищ. У нас связь восстановили вчера, так теперь покоя нет, звонят и звонят.

Вернулся капитан Геллер, хмурый, молчаливый, за ним — бодрый Чесноков. Чесноков пожал Перемоге руку:

— Благодарю за сотрудничество.

— Рад стараться, — кислым голосом отозвался Перемога, явно нарочно ввернув старорежимный оборот.

Садясь в машину, я слышал, как доктор распекает Кролля за антисанитарию.

Мы ехали в штаб армии. Луиза положила голову мне на плечо и задремала. Иногда она громко всхлипывала во сне, просыпалась, смотрела на голую белую степь — и опять погружалась в полузабытье.

Неожиданно она произнесла совершенно ясным голосом:

— Меня укачало.

Я сказал Гортензию, чтобы остановил машину. Луиза отошла подальше. Я покурил раза два, когда она наконец вернулась, обтирая лицо снегом.

— Едем дальше.

Штаб находился в деревне Балочья, в десяти километрах севернее Пичуги, в жилой избе. Рослая сухопарая женщина средних лет и двое детишек, а с ними — бабка ютились в одной комнате, штаб размещался в другой. Печка топилась из той комнаты, где был штаб, поэтому туда в любой момент бесцеремонно входила бабка с охапкой обледеневших дров. Бабка была глухая, разговаривала басом.

Чесноков мне еще загодя сказал:

— Ты по мадаме отчитаешься, а по перестрелке я сам напишу и отправлю куда следует. — Палец в потолок. — Если тебя потом в устной беседе спросят, просто расскажешь, как было.

Луизу в угарной избе сразу потянуло в сон. Я заглянул на хозяйскую половину, спросил у женщины — нельзя ли устроить гостью на кровать. Та согнала ребятишек и помогла Луизе лечь. Громким шепотом осведомилась у меня:

— Чего она так ослабела-то? С виду вроде откормленная.

— Сына нашла, — объяснил я.

— Так радоваться надо, — заметила женщина и пустила из угла глаза сухонькую слезку. — Вон, у меня, — она кивнула на угол, где под потолком притулилась черная икона, — две похоронки. На старшего сына и на брата.

Я вышел в штаб и сел за стол. Самочинно допил чай, оставшийся от командующего, — один только Шумилов кладет столько сахара. Потом явился майор Силантьев.

Я встал. Он махнул рукой и рухнул на лавку у стены, широко, мучительно зевая.

— Ну что там, докладывай.

— В общем, товарищ майор, свидание прошло по плану, — сказал я. — Только вот по дороге нас обстреляли.

От такого известия Силантьев мгновенно проснулся:

— Как — обстреляли? Кто?

— Банда мародеров. В развалинах прятались… По мародерам полковник Чесноков подробно доложит.

— Полковник Чесноков, — с непонятной горечью вздохнул майор Силантьев. — Да уж, Чесноков — сила… Фрау-то часом не зацепило?

— Нет, цела.

— Сильно напугалась?

— Она хорошо держалась, — сказал я. — Сержанта Гортензия по голове немного задело. А вот обер-лейтенант Шаренберг ранен тяжело.

— Черт! — Силантьев аж подскочил. — Где он?

— В госпитале в Егоровке.

— Врач что говорит? Там вообще толковый врач?