— Необходимости пока не наблюдается, — задумчиво сказал советник Хевель. — Отдайте распоряжение: я немедленно должен связаться с Берлином по телефону, закрытая линия. Известите наш МИД, дословно: «Проект „Антон-II“ реализуется, ждем директив». На этом пока всё.
— Разрешите идти? — робко спросил Рудольф Вайс, еще вчера вечером твердо осознавший, что сгинувший бригадефюрер Абец в сравнении с Вальтером Хевелем просто мелкая сошка, даром что считался «наиболее влиятельным германским должностным лицом во Франции». Времена изменились.
— Ступайте.
Хевель постучал пальцами по крышке любимой серебряной сигарницы с малайским узором и изображением мифической птицы Гаруды, вытащил из левого кармана брюк спички. Выпустил облачко ароматного табачного дыма. И надолго застыл, упершись руками в кованую ограду балкона.
Созерцал.
Внизу царила деловитая суета: подкатил колесно-гусеничный броневик Schneider Kegresse Р16, довольно смешной и нелепый обликом. Вылез французский офицер, о чем-то быстро переговорил с гауптштурмфюрером, возглавлявшим охрану дипломатического представительства. Уехал.
Шли на работу гражданские служащие, несколько недоуменно озираясь — что происходит? Торопились молочники: плетеные корзинки с бутылками, полными парного молока. Потянуло запахом выпечки, начали готовиться к обычной дневной работе кафе-шантаны. В парке появилась пожилая няня-домработница с детской коляской — не мать ребенка, это очевидно: слишком просто одета, да и возраст к материнству не располагает. Обменялась фразой-другой с солдатами. Засмеялась почему-то.
День обещал быть ясным — ни облачка. Ветерок, налетевший с реки, кружил золотистые листья, опавшие с кленов и тополей.
Над тихим городом Виши всходило солнце.
* * *
Газета The Manchester Guardian, 11 ноября 1942 года
Из передовицы главного редактора Уильяма Персиваля Крозье
«…Поступившие вчера противоречивые сообщения из Франции подтверждены телеграфным агентством „Havas“ и официальным „Office Français d'Information“. Глава Французского государства маршал Анри-Филипп Петен распустил действующее правительство во главе с премьером Пьером Лавалем, находившимся в этой должности с 18 апреля этого года. Более того, сам маршал Петен подал в отставку, уступив свое место адмиралу флота Франсуа Дарлану, который неожиданно объявил о ликвидации так называемого „Конституционного акта Виши“ от 10 июля 1940 года, наравне с отмененными прежде положениями конституционных законов от 24 февраля 1875 года, 25 февраля 1875 и июля 1875, провозглашавшими Третью республику.
Одновременно с этим адмирал Дарлан распустил Национальное собрание с опубликованием „Акта о консулате“ по бонапартистскому образцу — временными консулами кроме самого Дарлана назначены адмирал Жан де Лаборд и генерал Анри Жиро, который, впрочем, пока не в состоянии приступить к исполнению своих новых обязанностей, поскольку в настоящий момент Жиро командует французскими соединениями в Северной Африке, оказавшими сопротивление нашим и американским войскам, приступившим к освобождению Алжира и Марокко.
Безусловно, конституционный переворот такого рода не мог произойти без согласия немецкой оккупационной администрации и нового правительства Германии, хотя существует обоснованная версия, что, воспользовавшись временной слабостью власти в Берлине, более озабоченной ожесточенной борьбой с внутренней оппозицией, Франсуа Дарлан принял решение избавиться от прогитлеровски настроенной клики Лаваля и вести относительно самостоятельную политику. Однако мы полагаем, что любые попытки „консулов“ освободиться от германского владычества могут натолкнуться на вооруженное противодействие немцев, содержащих в оккупированной части Франции две полевые армии и значительное число боевой авиации.
Никаких существенных внешнеполитических заявлений от Франсуа Дарлана доселе не последовало, за исключением одного: он намерен оборонять африканские колонии от вторжения союзников, что косвенно может указывать на то, что „консулы“ продолжают оставаться в сфере влияния Берлина. Если быть предельно откровенным, то не „консулы“, а один-единственный консул — Дарлан, поскольку Жиро и де Лаборд сейчас, безусловно, не участвуют в принятии важнейших решений.
Мы имеем дело с единоличной диктатурой.
Репортеры британских и американских изданий уже обратили внимание на дату появления „Акта о консулате“ — 9 ноября, или же 18 брюмера по „революционному календарю“ Первой республики: именно в этот день сто сорок три года назад Наполеон Бонапарт совершил военный переворот, разогнав Директорию, Совет пятисот и Совет старейшин, став фактическим главой государства. Возможно, эта дата была выбрана Дарланом далеко не случайно и несет в себе понятный каждому французу смысловой подтекст…»
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ВОЕННОПЛЕННЫЙ
Рассказывает
оперуполномоченный
Особого отдела 64-й армии
1. ДАМА ИЗ КРАСНОГО КРЕСТА
Сталинград,
январь 1943 года
После Нового сорок третьего года боевые действия под Сталинградом прекратились. Поговаривали о том, что война вообще скоро закончится. Якобы немцы готовились отвести войска и даже сдать в плен ту армию, что сейчас отрезана на Тамани. Слухи ходили разные, причем верить большинству из них не стоило.
Что происходит сейчас в самой Германии — судить невозможно: не хватает достоверной информации. В «Правде» и «Красной звезде» умно рассуждают о «революции инженеров», но, честно говоря, ни один политрук не может толком объяснить, что это значит и какие из этого последствия.
Мне дали роту, и я мотался по всему Сталинградскому фронту. Мы собирали тех, кто потерял свою часть, кто остался один-двое и не знал, куда податься; искали раненых, больных.
В развалинах скрывались недобитые фрицы. Этих мы выковыривали из самых немыслимых щелей, в основном они даже не пытались сопротивляться. На всю жизнь насмотрелся — не люди, а чучела.
Наши, особенно те, кто подолгу торчал в руинах и блиндажах, тоже, понятно, не ахти как выглядели. Но все-таки до такого скотства, как фрицы, никто из наших не опускался.
Командир приданной мне роты, капитан Пичугин, не уставал дивиться этому обстоятельству.
«Вот и видать, что цивилизация человеку не на пользу, — рассуждал он. — Привыкли одеколоном заливаться и что денщик им мундирчик утюжит. А попали в окружение — и всё, готово, свинья свиньей. Ты не поверишь, товарищ Морозов, я немцами брезгую. Рассудком понимаю, что они тоже люди, а душа отказывается».
Пичугин был вечно простужен и непрерывно курил. А вот водку пить совершенно не мог.
— У меня здоровье слабое, — объяснил он мне при первой же встрече. — Ни спирта, ни водки не приемлет. Прямо как не русский! По этой медицинской причине греться по-настоящему не могу — вот и хвораю.
Хвори свои он лечил папиросами.
— Кашель — такая гадина, только табачным дымом и давить, — объяснял Пичугин.
В роте к капитану относились хорошо, отдавали ему папиросы — «сильно уважали».
В свободное время Пичугин любил беседы на отвлеченные темы. Сильно интересовался Ганнибалом. В газетах много было на эту тему. Сравнивали Сталинградскую битву с древнеримской битвой при Каннах.
— Узнать бы про этого Ганнибала побольше, — сокрушался капитан. — Больно уж зажигательно товарищ Эренбург пишет: мол, настоящая битва при Каннах!
При слове «Канны» он сжимал кулак и медленно, страстно опускал его на колено.
— Кончится война, товарищ Пичугин, будет у тебя время и про Ганнибала книжку почитать, — утешал его я.
Нам в школе учительница что-то про эту битву рассказывала, но я ничего уже толком не помнил. Помнил только, что моего приятеля Митьку Лыкова до колик смешило слово «пунический». Скажет: «Пунический» — и под парту валится от хохота.
