— Вы невероятный циник, — сокрушенно ответил я.

— Я дипломат, — преспокойно сказал Хевель. — А это одно и то же. Знаете, я скорблю по двум последним годам, поведенным бесцельно, поскольку с началом «Барбароссы» дипломатия окончательно отошла на второй план и заговорили пушки. Фюрер увлекся войной, а я остался без работы.

— Фюрер? — Я перевел взгляд на советника. — Вам его… жаль?

— Я знал его двадцать с лишним лет, — бесстрастно ответил Хевель. — Даже был кем-то вроде камердинера в замке Ландсберг. Восторгался им. Как и все. Как вы. Но сейчас… Сейчас ничего не вернешь. Осталась Германия. И ради нее стоит тряхнуть стариной, пусть даже под руководством человека, который… Кто отдал приказ? Вы, Вицлебен или Гейдрих?

— Не знаю, — честно сказал я. — Меня в эти подробности не посвящали и вряд ли однажды посвятят.

— Верю, — кивнул советник Хевель. — Вы всегда были честным человеком, Шпеер. Скверно, что связались с убийцами.

— Осуждаете?

— Нет. Подсознательно я чувствовал, что нечто подобное должно произойти, но уговаривал себя — всё обойдется, он сможет, он преодолеет, он вытянет. Как это было всегда. Ладно, прекратим этот бессмысленный разговор — может быть, однажды, четверть века спустя, один старик расскажет другому старику, что произошло в действительности. Но не сейчас. Я не хочу это знать сейчас.

Хевель уехал домой, в Берлин, в четверть третьего ночи — у нас нашлось о чем поговорить. Как я исходно и предполагал, полного ответа на загадку получить не удалось: иные вопросы советник искусно обходил, кое-где недоговаривал, а то и мягко давал понять, что некоторые тонкости обсуждать не желает. Пусть эти тайны умрут вместе с фюрером — сейчас они неактуальны, очень уж много времени прошло, положение радикально изменилось…

Для себя я сделал несколько важных выводов. Хевель действительно выполнял «особые, не требующие огласки» поручения Гитлера. Переговоры о помощи Франсиско Франко во время Гражданской войны в Испании, связь с австрийскими национал-социалистами перед аншлюсом весной 1938 года, миссии в Судетах и Богемии, наконец, проработка соглашения с русскими перед началом войны. Большинство визитов не носили никакого официального характера, переговоры велись закулисно, но в среде европейской дипломатии довольно быстро уяснили: появление «посла в никуда», как Хевель сам себя поименовал, означает, что грядут события. Репутация была создана.

— Очень интересно было работать с русскими, — неторопливо рассказывал советник. — Помните лето 1939 года? Кромешный дипломатический кризис? Обмен нотами и ультиматумами на пространстве от Лондона до Варшавы и Бухареста? Фюрер принял принципиальное решение о проведении операции против Польши 22 мая, перед этим был ультиматум Румынии, обязанной войти в нашу сферу влияния — Германии требовалась нефть.[10] В марте Сталин на съезде большевистской партии в публичной речи недвусмысленно дал понять — возможность улучшения отношений между нами и Советами реальна.[11] А дальше… Дальше вы знаете: назначение Молотова вместо еврея Литвинова на пост комиссара по иностранным делам, мне и советнику министерства Карлу Шнурре было поручено выйти на советского поверенного в Берлине Астахова и сделать конкретные предложения. Русские согласились. Через несколько дней я полетел в Москву гражданским рейсом, как частное лицо.

— Конец июля? — припомнил я.

— Верно. За неделю до первого официального заявления Риббентропа о сближении с Советами. Меня прекрасно приняли, разговаривал лично с Молотовым. Казалось бы, сын купеческого приказчика, с незаконченным экономическим образованием, а какой дипломатический талант! Наверное, это врожденное. Да и купеческая жилка чувствовалась: торговался он отчаянно, но границ разумного не переходил никогда. В отличие от поляков или Муссолини, всегда желавших забрать себе больше, чем могли переварить!

— Как думаете, — очень осторожно начал я, — в случае… В самом неожиданном случае нам удастся договориться с русскими? Вы рисуете их закоренелыми прагматиками и утилитаристами с холодной головой?

— Думаю, нет, — бесстрастно ответил советник. — Я получал через Абвер сводки по состоянию дел в Советском Союзе в текущем году. Сталин не просто зол. Сталин взбешен. Мы разбудили монстра. Вы знаете, что русские не просто восстановили промышленность после военных поражений, но и…

— Знаю, — перебил я. — Экономическая разведка у нас пока работает должным образом. Признаться, я очень опасаюсь мощи, сосредоточенной на Урале.

— Правильно делаете, — кивнул Хевель. — Военное производство раскачивается, людские ресурсы безграничны, а на фоне нашего топтания под Сталинградом… У меня нехорошие предчувствия, господин Шпеер. Чтобы договориться со Сталиным, необходимо нанести ему серьезнейший удар, вновь поставить в критическое положение. Этого мы сделать не в состоянии.

«Конечно, не в состоянии, — подумал я. — Летнее наступление окончательно выдохлось, проклятущий Сталинград так и не взят, германская военная промышленность работает в изнашивающем режиме, усилить группировку на Волге мы не можем: только вчера генерал-полковник Йодль высказал мнение о том, что Генштабу следует немедленно разработать план отхода наших войск от Сталинграда. Фюрер даже слышать об этом не хотел, но теперь отступление представляется неизбежным…»

— Рекомендации прежние, — сказал Хевель. — Сосредоточить усилия на западном направлении. Для начала — Франция. Превратить ее из побежденного и растоптанного сателлита если не в союзника, то в максимально лояльное государство. Как я говорил, ныне такой вариант более чем возможен.

— Воля ваша, — сдался я. — Пусть это будет первым шагом на дипломатическом поприще. Сможете обговорить подробности с графом Шуленбургом?

— Даете санкцию? — поинтересовался советник. — Что ж, «заниматься политикой» не менее азартно, чем воевать. Меморандум ждите завтра во второй половине дня. А утром я прозондирую обстановку в Виши через агентуру МИД и военной разведки. Кстати, а где адмирал Вильгельм Канарис? Разве он не участвовал в вашем… гхм… предприятии?

— Представления не имею. — Я лишь руками развел. — Гейдрих ничего не говорил.

— Вы слишком мало информированы для канцлера, — вздохнул Хевель. — Слишком мало. Постарайтесь исправить это упущение как можно быстрее: побеждает тот, кто владеет информацией в полном объеме! Особенно когда идет такая война…

Да, боевые действия продолжались.

Раньше в военные вопросы я вникал лишь постольку, поскольку они были связаны с производством вооружений и боеприпасов, однако теперь приходилось минимум два раза в день знакомиться с фронтовыми сводками, что добавляло общего уныния. Вчера пришло известие о разгроме наших сил под Эль-Аламейном — Африканский корпус и итальянские союзники стремительно отходят под натиском многократно превосходящих британских сил. Роммель отчаянно взывает о помощи: снабжение, техника, люди.

В Сталинградское сражение брошена свежая 389-я пехотная дивизия, но перелома как не было, так и нет — русские продолжают с невероятным упорством держать оборону. На Кавказе неподалеку от Орджоникидзе наши войска перешли к обороне, ведутся позиционные бои — наступление группы армий «А» приостановлено, 1-я танковая армия Эвальда фон Клейста в тяжелом положении. Прорыв на Баку отходит в область желаемого, но недостижимого.

Хевель прав: предчувствия самые недобрые. Остается надеяться, что генералитет не допустит ошибок. Военные хотели избавиться от вмешательства Гитлера? Извольте, полная свобода действий.

— Что вы сказали, Олендорф?! — Я едва не сорвался на крик. — Повторите! Вы хоть понимаете, о чем говорите?!

— Более чем, господин рейхсканцлер, — бесстрастно ответил бригадефюрер. — Тело не найдено. В прилегающей к месту катастрофы местности был обшарен каждый квадратный метр, но… Но итог именно таков. Это неоспоримый факт.