— Звонили гости, бывшие у Троя одновременно с тобой. Они все разошлись сразу же после твоего ухода. Трой заявил, что хочет побыть один. И они заявили…

— Это меня не интересует. Был ли среди этих раздраженных граждан пискун по имени Рональд Дангер?

— Точно, один звонок был от него.

— Этот выпендряла, мелкий…

Я сказал скверное слово. Очень скверное.

Сэм посмотрел на меня и сердито произнес:

— Возможно, тебе не нравится этот человек Шелл, но он чертовски известный автор.

— Автор? Если бы его использовали для удобрения, он убил бы целый акр цветов.

— Очень может быть, но многие курицы сделают его. Ты меня понимаешь? И не умничай. Двое других заявили: один — что ты был нетерпимым, второй сказал — грубым. Это были Гарри Вароу и поэт, или что–то в этом роде, — Винстон Уорфилд.

— Этот недоумок?

Но мне уже не хотелось спорить, тем более, что Сэм взялся за телефон. Я понимал, что если банда, валандавшаяся у Троя, ощетинится всерьез, мне придется плохо. Все они были клиентами и ставленниками Себастьяна, а Агентство Талантов Юлиуса Себастьяна держало в руках всю прессу в городе.

Сэм швырнул трубку на рычаг и ворчливо опросил у меня:

— Чего ты хочешь? У меня куча дел.

— В самоубийстве Троя нет ничего странного.

Он покачал головой:

— Нет. Во всяком случае, пока нет. Порох на пальцах правой руки, контактная рана — ты знаешь.

— Стрелял через одежду?

— Нет. Оголил грудь. Первый раз промахнулся… Я думал, ты читал репортаж.

— Да, но про обнаженную грудь там не сказано. Думаешь, этим все решается? Мне известно, что Трой — не левша; при мне он порезал себе правую руку — раздавил бокал.

— Перестань, Шелл. Раз парень решил покончить с собой, станет ли он думать о порезанной руке? Кроме того, он был пьян, выпил столько, что двоим здоровенным молодцам хватило бы на целую неделю.

— Достаточно, чтобы отдать концы?

— Если бы он продолжал пить, мог упиться.

— Меня интересует, не могли его застрелить уже после того, как он умер?

Сэм посмотрел мне в глаза:

— Теоретически такое возможно, но этого не случилось. Хватит тебе. И самоубийство — достаточно скверная штука. Умоляю, не пытайся превратить это в убийство.

Я понимал, что жалоба на мою “грубость” глубоко задела Сэма. Он был настоящим другом, преданным и отзывчивым. То, что задевало меня, задевало и его. И, разумеется, наоборот, — вот почему он рычал на меня сильнее, чем обычно.

Я поднялся, но мне нужно было сказать ему одну вещь. Или, вернее, попросить, а я не был уверен, как он это воспримет.

— Сэм, ты помнишь, когда я был здесь раньше по поводу нападения на меня. Мы говорили о Джо Райсе. Не было ли связи Чарли Вайта или Джонни Троя с ним или с кем–то вроде него?

Лицо Сэма затуманилось, челюсть выдвинулась вперед, поэтому я торопливо продолжал:

— Особенно с Райсом, но вообще с любым другим “мальчиком” из мафиози, синдиката, хулиганами, мошенниками? Я думал…

— Олл–райт, я проверю. И ничего не обнаружу. Но я это сделаю, чтобы ты спал спокойно. А теперь катись отсюда.

Он вытянул из кармана длинную кухонную спичку — будь я неладен, если знаю, где он их берет, — и зажег сигару. Рандеву закончено. Но я не отступал.

— И сделай мне еще одно одолжение. Совсем небольшое, — чтобы я действительно мог спать по ночам. Проверь отпечатки пальцев у Джонни Троя и Чарли Вайта. Если у нас ничего нет, попытайся в Сакраменто или в архиве ФБР. О’кей?

Он не взорвался, однако выпустил в мою сторону струю дыма. Наконец он медленно сказал:

— Есть ли у тебя хоть что–то, на что я мог бы опереться, Шелл?

Я покачал головой:

— Ничего солидного. Но очень странно. Сестра Вайта нанимает меня проверить его смерть, я говорил тебе об этом. Этот Мордехай Питерс заверяет меня, что Чарли жаловался на то, что иногда он боится потерять голову в полном смысле слова и все такое прочее. Но в этом нельзя быть полностью уверенным. — Я подробно рассказал Сэму о телефонном звонке доктора Питерса неизвестному лицу по поводу меня и продолжал: — Сразу же после этого гангстеры напали на меня в Бенедикт—Каньоне. Устроили засаду, перегородили дорогу машиной. Я тебе все это подробно описывал. И я продолжаю думать, что тип, который решил за благо поскорее смыться — оперативник Джо Райса. Еще один момент: меня наняли только сегодня утром; Трой стреляется уже вечером. — Я пожал плечами.

— Конечно, пока у меня нет никаких достоверных данных, Сэм. Но ты ведь меня хорошо знаешь. У меня предчувствие, что все это взаимосвязано.

Он вздохнул.

— Что же, возможно. Твои предчувствия оправдывались и раньше… — Он посмотрел на меня.

— О’кей, я это сделаю… Но держи рот на замке. Я не хочу, чтобы ты нарушил общественный порядок. Больше мне ничего не нужно.

— Благодарю, капитан.

Я подошел к двери и уже там сказал:

— Ты неважно выглядишь, Сэм. Отправляйся–ка ты домой и ложись спать.

Он усмехнулся.

— Непременно. В следующую среду.

Я вышел, выпил чашку кофе с Ролинсом, немножко с ним посудачил, затем поехал домой.

Дом у меня — номер 212 в Спартанском Апартамент—Отеле, на третьем этаже. Из окна гостиной я могу смотреть через улицу на зеленую часть Вилширского Каунти–клуба. Это почти то же самое, что быть его членом. Я даже могу видеть людей, но они меня не видят, благодарение богу. Кроме гостиной, в номере, кухонька, ванная и спальня.

В гостиной пол застлан золотисто–желтым ковром от стены до стены, много места занимает массивный шоколадно–коричневый диван, пара кожаных кресел и несколько кожаных пуфиков.

Слева от входной двери — аквариум с пестрыми экзотическими рыбками; второй, поменьше — только для гуппи.

Я накормил рыб, понаблюдал за ними; мысли текли медленно. Пора было ложиться спать, и я пошел в спальню, пожелав спокойной ночи Амелии. Она висит на стене над фальшивым камином, потрясающей красоты женщина, написанная маслом, но не отличающаяся мягким характером.

Наверное, современные художники заявят, что такая манера письма устарела. Во всяком случае, свора Джонни Троя была бы единодушна в оценке. Черт знает что. Все старые ценности отвергались только потому, что были старыми. Настоящее, проверенное временем, осмеивается…

“Несомненно, — думал я, — некоторые люди видят вещи иначе, чем остальные, у них “особое видение”. Им ясна сущность вещей. Пусть так. Но в любом ракурсе, на любой нормальный взгляд “Смерть и Жизнь” — всего–навсего черная линия и красная клякса. Ось автомобиля и половина унитаза, какими бы глазами на них не смотреть, остаются осью автомобиля и половиной унитаза, разве что сильно постараться; может, кому–то и надо превозносить до небес шедевр Рональда Дангера; я же предпочитаю Амелию”.

Меня разбудил телефонный звонок. Оба будильника еще не сработали. Кого черти мучают в такую рань? Воскресенье называется!

Не стану врать, будто я всегда просыпаюсь с предвкушением наступающего нового дня. Без пары чашек черного кофе трудно приободриться. Ранняя побудка — не для меня. Так что я ответил на звонок отнюдь не ликующим голосом!

Звонил репортер из “Геральд Стандарт”. Эта газета мне нравится, они довольно объективно печатают статьи представителей обоих политических направлений, но вообще–то поддерживают Дэвида Эмерсона.

Репортеру, конечно, не терпелось выяснить подробности моего вчерашнего визита к Джонни Трою. Я рассказал ему все, как было, не сомневаясь, что моя информация не будет ни искажена, ни “дополнена” отсебятиной. Этого репортера я хорошо знал: честный и способный малый. Но лучше бы мне дали выспаться.

Чуть позже еще четыре аналогичных звонка. Чтоб они провалились! Вообще–то удивляться не приходилось, ведь в настоящий момент самоубийство Джонни Троя — сенсация, похлеще приближающихся выборов.

Был я единственным “посторонним”, который разговаривал с Троем в субботу, так что все, о чем мы с ним беседовали, вызывало повышенный интерес. Мое имя упоминалось решительно во всех отчетах о его гибели, но, в основном, они были заполнены подробностями из жизни Джонни, начиная с его знакомства с Юлиусом Себастьяном. Кстати, о жизни певца до той знаменательной даты не известно почти ничего.