— Ох, — Альфонс отпустил ее и отступил на шаг. — Ну, знаешь, я не буду извиняться за то, что я оказался не тем, на что ты настроилась. Снова.

Мэй обернулась. Щеки у нее пылали, как угли, но она все-таки набралась смелости и поглядела на Альфонса прямо. Выражение какого-то нежного разочарования на его лице было таким несчастным, что она чуть было не заплакала.

— Я не в этом смысле имела в виду! Ты… ты писал идеальные письма, Альфонс, а теперь ты появился — и ты как будто еще лучше, чем в письмах, но ты реальный человек, я это вижу! И я хочу говорить с тобой, как с реальным человеком, но я боюсь, что я все перепутаю, и что все будет не так…

Альфонс внезапно широко, облегченно улыбнулся.

— Так ведь я боюсь того же самого, Мэй, — сказал он.

— Я тоже писала идеальные письма? — сбитая с толку, сказала она.

— Ты писала ужасно туманные письма, — возразил Ал. — То есть, конечно, идеальные, я не в том смысле! Просто я с каждым письмом видел как будто немного другую Мэй. Ты как граненый камень, который поворачивается разными гранями. Я очень хотел бы узнать тебя всю, но я боюсь… что не успею. И что теперь, когда ты выросла, нам уже не будет с тобой так легко, как четыре года назад.

— А нам было легко? — тихо спросила Мэй.

— Конечно. А ты сомневалась?

И тут Мэй не выдержала. Шагнув к нему на встречу, она обняла его крепко-крепко, уткнувшись лицом в тунику у него на груди, и чуть не заплакала от облегчения. После короткого колебания, Альфонс обнял ее, и руки у него были такие крепкие и нежные, что это было просто невыносимо — но как же хорошо!

Он как будто заколебался, но потом провел рукою по ее спине, от плеч до талии — погладил. Проговорил в волосы:

— Расскажи, почему ты сражалась за право стать женой Лина?

— А, — Мэй отстранилась и чуть покраснела. — Ну, это то, что я могла сделать. Я сама. Все остальное за меня устраивали, а это…

— Но разве это не значит, что ты теперь будешь затворницей во дворце Лина? — осторожно спросил Альфонс и торопливо добавил: — Я не критикую, я пытаюсь разобраться! Ты ведь и так у него жила, но как его сестра, разве нет?

— Да, — кивнула Мэй. — Четыре года назад я перебралась жить в Очарованный дворец. Но с тех пор много всего случилось… Так, часть Союза Цилиня подняла мятеж. Лин и тренированные тобой алхимики его подавили, но… там все было не так просто. Лину пришлось сделать кое-какие уступки. И одной из них было то, что меня удалили из дворца, и теперь у Лина другой официальный алхимик. Он сказал, что это была временная мера. А тут родные меня не трогали, потому что Лин дал им понять, что одно из условий его покровительства — мое благополучие. Ну и бабушка Лоа умирала, я хотела быть с ней… И вот когда она умерла, я подумала, что хочу добиться чего-то, а не быть просто заложницей у моих родственников и у политики двора.

— И вместо этого ты решила стать заложницей политики двора по другому поводу? — уточнил Альфонс.

— Нет, ты не понимаешь! — воскликнула она. — Как только я стану женой Лина, меня уже никто не сможет ни для чего использовать или заставить что-то делать кроме того, что хочет Лин! А он… — она чуть покраснела, — он от меня ничего не станет требовать, мы договорились. И я даже смогу выбираться тренировать алхимиков, или в город, или заниматься любыми другими делами — очень выгодно мне получается, на самом деле! Главное, чтобы меня никто не узнал, но ведь никто и не будет знать, как выглядит императрица без грима! Буду учить алхимии, помогать Ланьфан… в общем, я не буду затворницей, не волнуйся. Это будет хорошая жизнь.

— Ты так говоришь, будто умирать собралась.

— Я просто подхожу ответственно!

— Отлично, — Ал неловко вздохнул. — Отлично просто. А как Сэйомэй?

— Сэомэй живет во дворце, в специальном вольере. Вот ее-то я точно не хотела делать заложницей своих родичей. И да, Альфонс, у нее щенки! Такие замечательные! Я как раз хотела тебе писать в последнем письме!

— Правда? А я как раз написал тебе, но не отправил, на острове, где мы жили, там была такая колония рыбачек, тебе бы понравились. Ужасно самостоятельные женщины. Так вот, они…

Они и в самом деле говорили долго, почти до самого рассвета, сидя на застеленной кровати Мэй. Мэй зевала и зевала все сильнее, а потом наконец, видимо, сама не заметила, как, наклонила голову на плечо Альфонса. Он говорил ей об островах льяса, где в начале лета солнце только касается края горизонта, но никогда не заходит, а голова ее клонилась все ниже и ниже, и вот ее щека уже в самом деле лежала на бедре Альфонса, а черные блестящие косы упали к его ногам.

Замерев от невесомого, прозрачного и болезненного счастья, он сидел так и боялся пошевелиться, пока на улице не рассвело окончательно, а в окно не ударили мелкие камешки. Тогда он аккуратно переложил Мэй на постель, вылез из окна и аккуратно спустился вниз, по трансфигурированным уступам.

— Судя по тому, что тебя не было всю ночь, она тебя простила? — отчаянно зевая, спросил ждавший его Эдвард.

— Простила, — сумрачно кивнул Альфонс.

— Вы только разговаривали, да? — Эдвард снова зевнул, но Ал был настолько расстроен, что ему даже не пришлось подавлять ответный зевок.

Он кивнул.

— Вот это влип так влип, да, — констатировал Эдвард невесело.

Мэй просыпалась долго, парила в белом тумане. Сквозь туман ей слышался гудок — то ли паровоз, то ли, может быть, поезд. Ведь построили же железную дорогу через пустыню, уже два года как достроили, и теперь до Аместрис ходят поезда с заходом в Ишвар…

Ей казалось, что особенно хорошо, тепло, и кто-то гладит ее по голове, но только замерзли ноги. Проснулась она счастливая и сообразила: это громко, пронзительно трубили за окном. Императорская свадебная процессия, вооруженная горнами, дудками, барабанами, а также иным оружием — настоящим и церемониальным — толпилась под окнами.

Мэй знала, что все это только фарс, что все это нужно для того, чтобы она могла спокойно жить во дворце бок о бок с Лином и Ланьфан и заниматься тем же, чем всегда занималась, но вдруг ее охватило тяжелое, неприятное чувство. Ее почти затошнило, и мелькнула паническая мысль бежать — куда, зачем?

К тому же, голова казалась грязной, а во рту был несвежий привкус.

— Госпожа Мэй! — служанки в панике ворвались в комнату. — Прибыла процессия с вашим свадебным нарядом! Ах, вы еще не проснулись, как же так, хозяйка, — то есть бабушка Мэй, — прикажет нам косы отрезать! Поднимайтесь же!

И Мэй поднялась, и позволила умыть себя, и навьючить себе на голову тяжеленный головной убор (он оттягивал руки служанке, которая несла его, а на голове показался и вовсе свинцовым). Позволила обернуть себя в многослойный свадебный наряд, который давил на плечи. День тянулся и тянулся под той же свинцовой тяжестью, и вместо далекого, блаженного гудка или птичьих криков над морем в уши лился только бестолковый щебет служанок. Мэй бы сейчас все отдала хотя бы за шелест пустынного песка под ногами.

«Терпи, — сказала она себе, сцепив зубы. — Сама это выбрала, терпи теперь!»

Длинный хвост процессии с невестиным палантином показался из Дома Тысячи Змей и растянулся на несколько улиц Шэнъяна. Было жарко, носильщики и входящие в процессию свитские (частью из императорского дома, частью из клана Чан) украдкой смахивали пот.