Шедшего за ним Эдварда Мэй едва заметила: он был нехарактерно тих и явственно старался держаться подальше от младшего брата.

— Мэй! — повторил Альфонс. — Ты цела!

Это был не вопрос, а утверждение. В два шага он пересек небольшую комнату и, не обращая внимания на Лина, сгреб Мэй в охапку.

Объятия у него были не такие, как вчера — не нежные, не осторожные. Напротив — отчаянные, горячие и крепкие, как будто ее могли в любую секунду от него оторвать (так оно и было). От него пахло потом, какими-то духами и привычными дворцовыми запахами, а еще немного — комнатой Мэй: наверное, не успел вымыться со вчерашнего дня.

От этого знакомого запаха, от усталости, от головной боли, от тяжести на сердце у Мэй защипало в глазах — и она не выдержала. Заплакала, заревела так отчаянно, как не плакала даже в детстве. Альфонс вдруг отстранил ее немного, наклонился и поцеловал прямо сквозь рыдания.

Это был обычный самый поцелуй, едва приоткрытыми губами, но решительный и твердый. Мэй, пораженная, икнула, и Ал опять привлек ее к себе, не давая опомниться.

— Так-так-так, — проговорил Лин комическим тоном. — Целуешь мою жену, а, Альфонс? Я-то думал, ты мне друг.

— Жену! — сердито фыркнул Альфонс. — Во-первых, она тебе сестра! Во-вторых, какая тебе разница? Политически она уже свою роль выполнила, там на носилках могла кукла сидеть вместо нее!

— Да, с куклой было бы проще, — заметил Лин. — Мне бы не пришлось тогда волноваться, что делать с ее разбитым сердцем.

— Вы, между прочим, обо мне говорите, — Мэй хотела сказать это возмущенно, но вышло жалостливо, даже со всхлипом.

Лин преувеличенно, но на удивление серьезно вздохнул. Сел на стул, который занимала Мэй до того, как Альфонс ее подхватил.

— Вот и что мне с вами делать? — спросил он горестно. — Мэй — моя… я за нее в ответе и не хочу делать ее несчастной. Но и вы с Эдвардом — тоже мои. И я тут выхожу главным злодеем, разлучающим влюбленных…

— Эй, ты слишком много подцепил от Жадности, — хмыкнул Эдвард. — Мы тебе клятву верности не приносили. На «союзники и друзья» еще соглашусь.

— Никакой разницы, — легкомысленно махнул рукой Лин.

— Что значит никакой?!

— Тихо! — рявкнул Альфонс.

Все посмотрели на него изумленно, даже Мэй.

— Никто тут не злодей, конечно, — произнес Альфонс устало. — Мэй сама выбрала идти за тебя замуж. Я согласен, что это необходимо. Но разве вы не видите? Все вы? Какой это глупый театр теней? Все эти ритуалы, подношения, процессии?

— Естественно, видим, — Лин пожал плечами. — Но так уж делаются дела в этой стране. У вас, в Аместрис, тоже своего цирка хватает.

— Да, — сказал Альфонс. — Хватает. И вот что я тебе скажу: Мэй слишком хороша, чтобы быть просто дурацкой куклой, которой что угодно может заменить! И поэтому — замени ее! Все, она покинула отчий дом, отыграла свою роль! Пусть теперь делает, что хочет.

— Что значит — замени? — глаза Лина сузились. — Кем же, с твоего позволения?

— Да кем хочешь! Лин, сколько человек вообще видят императриц? А вблизи, без этой вашей штукатурки лица?.. И я не говорю о доверенных слугах!

— Ой, — сказала Мэй. До нее дошло первой. Сердце заколотилось сильно-сильно; она повернула голову, потершись щекой о шерстяную ткань Алова костюма, и посмотрела первым делом на Ланьфан.

Ланьфан, главу императорской тайной службы, которая обеспечивала безопасность дворца, имела везде своих людей и в своем домене могла сделать все что угодно.

Почти все что угодно.

Почти одинаковые статьи о свадьбе появились в двух официальных Шэнъянских газетах уже на следующий день и ничего подозрительного не включали. До публикации официального отчета сплетни ходили самые дикие — вплоть до того, что юную императрицу отравила ее ревнивая до власти бабка. Однако до беспорядков (а Мэй в городе любили) не дошло, ибо ее дядя и глава клана Чань вышел к Воротам Сто Желаний и объявил, что его любимой племяннице стало дурно от волнения, и что она совершенно здорова и жертвоприношения в храмах прошли благополучно. Все знаки указывают на то, что жизнь молодой императрицы с императором будет благополучна и что она подарит ему наследника не позже чем через год или два.

Фотография с надувшимся от важности Сымой Чанем облетела все первые полосы. На следующий день двойной свадьбы все затмил скандал, поднятый матерью Та-Инь из клана Бо: та возмутилась, что ее дочь вносили во дворец не через те ворота, о каких было договорено.

(Отчего были сделаны такие изменения в церемониале, не сообщалось, но в народе сразу же пронесся слух, что все это не просто так, и что Союз Цилиня, разозленный тем, что император все-таки нашел способ оставить при себе женщину-алхимика, прокляли ворота Сто Желаний, и император не хотел подвергать риску вторую свою нареченную).

Но за шесть дней торжеств слухи побурлили и утихли.

На седьмой день, когда с Западного Вокзала уходил поезд в Аместрис, уже почти никто не вспоминал о небольшом инциденте с принцессой Мэй.

Утро было хорошее, светлое. Небо над перроном зеленело и голубело, на востоке, прямо по направлению убегающих рельсов, в кокетливой июльской дымке выкатывался из-за холмов золотой шар солнца. Дул прохладный ветер.

В поезд почти никто не садился: между Сином и Аместрис пока было пока не слишком живое сообщение, всего два поезда в неделю. Сегодняшний рейс считался неудобным: он прибывал в Столицу рано поутру ровно через два дня и преодолевал пустыню в самую жару. Однако этот поезд останавливался в Ризенбурге; второй поезд, более скоростной, перед Столицей стоял только в Кабере, столице Ишвара, и Ист-Сити.

Проводник, единственный на два вагона, скучая, сидел на лавке и курил папиросу: делать ему было нечего, до отправления оставалось еще десять минут.

Однако докурить ему было не суждено: прямо на перрон вылетела, взвизгнув тормозами, черная машина, из тех, что обычно ассоциируют с тайной дворцовой службой клана Яо.

Проводник вскочил, одергивая форменный мундир: никаких грехов он за собой не знал, поэтому особенно не опасался, но некоторую нервозность почувствовал.

Но тревога оказалась ложной: за рулем машины сидел беловолосый иностранец, явно гость из Аместрис или Драхмы — аэружцы все черноволосые и больше похожи на нормальных людей; уж проводник-то повидал мир!

Водитель вышел первым. Со второго переднего места вылез еще один зарубежный гость, как две капли воды похожий на первого, только одетый чуть иначе — не в кожаную куртку и белый шарф, а в костюм и светлое пальто. На плече у него, удивительно, сидела какая-то черно-белая зверушка — то ли панда-недоросток, то ли очень растолстевшая кошка. С заднего сиденья выбрались еще двое мужчин, таких громадных, что непонятно было, как они там поместились, и — удивительно! — юная синская девушка, очень красивая. Одета она была в смешанном стиле: аместрийская длинная юбка и жакет, однако под жакетом не блузка, а ципао. Ее черные волосы были разделены на прямой пробор и уложены в аккуратные кольца кос, прямо над изящными розовыми ушками. К счастью, не проколотыми: проводник ненавидел, когда женщины прокалывают уши — его мать считала это происками злых духов.

Что, интересно, она делает с этими иностранцами? Уж не нужна ли ей помощь?

Но девушка вела себя совершенно беззаботно: смеялась, шутила на аместрийском (проводник понимал только часть, слишком уж быстро они говорили).

Водитель снял с крыши автомобиля два чемодана, большой и маленький, и матерчатую сумку. Пожал руки двоим гигантам и синской девушке, обнял своего близнеца в пальто (маленькая черно-белая зверушка зашипела). Стало понятно, что он их провожает: уж проводник-то этих сцен навидался.

Потом водитель достал из кармана маленькую книжечку в кожаном переплете и протянул ее отъезжающим. Теперь проводник разобрал слова:

— Мои въездные документы. Тут написано «с супругой», так что просто покажете на границе и представитесь мною и Уинри.