15 марта 1939 года стало реальным сроком начала Второй мировой войны.

В конце года Гитлер планировал поездку по ряду городов Германии с «разъяснительными» выступлениями, а также детальный осмотр «линии Мажино» вместе с военными, настроения которых в основном оставались пока «переломными».

На несколько дней фюрер уехал в Бергхоф, для «размышлений», пригласив лишь «самых из самых», в том числе супругов Геббельс. Нашелся и повод — день рождения Магды, а одновременно — почти десятилетие ее брака с Йозефом.

…Величественное «Гнездо орла» словно парило в струйных потоках отливавшего сталью воздуха.

Дети Геббельсов, вместе со взрослыми вознесенные на эту высоту быстроходным лифтом, поглядывали вниз с испугом, и кто-то пошутил, сравнив их с «ангелочками на облаках» (что очень не понравилось Магде).

Скрепя сердце она согласилась на эту поездку, понимая, чего ожидает от нее Адольф. Гофман, снимавший детей, постоянно старался поймать в объектив их родителей, но это ему никак не удавалось: супруги Геббельс ближе, чем на десять метров, друг к другу не приближались.

Магда очень ждала Маргариту, надеялась на ее приезд, а узнав от Эльзы, что Грета осталась с детьми во Франции, вдруг расплакалась.

У Магды, помимо Йозефа, была еще одна тяжесть на душе — ее отчим Рихард Фридлендер. Он был евреем, но отказывался эмигрировать. Офицер Первой мировой, еще на что-то надеясь, он давно уже потерял работу, деньги, положение — все. Этим летом, во время одной из «акций» СС, Фридлендера арестовали прямо на рабочем месте, в цехе завода, куда его вместе с такими же «неарийцами» направили на принудительные работы. А недавно Магде каким-то чудом передали от него письмо из концлагеря Бухенвальд.

Отчим писал, что люди в лагере в основном пожилые, а условия ужасны: работа по 15 часов — мощение улиц и обработка камня, питание скудное, охрана жестока, живут в бывшем хлеву, наспех переделанном под барак. У него стало совсем плохо с сердцем, мучает кашель. Он не просил о помощи, понимая ее положение. Он просто рассказывал, потому что появилась возможность рассказать.

Магда любила этого человека, не жалевшего для нее ни средств, ни души. Она много лет носила его фамилию и считала своим отцом.

Единственными людьми, с которыми Магда решилась бы говорить об этом, были Гесс и Лей, причем второй — предпочтительней: с ним она чувствовала себя свободнее. Но прежде все-таки хотела поделиться своей бедой с Маргаритой: Грета была гарантией того, что Лей не откажет. Но… Подруга не приехала, и Роберт выглядел каким-то странным.

Перед вечерним визитом в «Гнездо орла» все приглашенные собирались на открытой веранде, чтобы сесть в машины и ехать к подъемнику.

Спираль дороги была довольно крутой; шел густой снег, и дорогу приходилось постоянно чистить. Гитлер, не любивший рисковать (а в скоростном лифте его еще и мутило), все же решился на поездку, объяснив Гессу, что задумал сегодня помирить Геббельсов, а для этого нужна «обстановка».

Когда Рудольф с Эльзой спустились на веранду, там был только Лей, прогуливавшийся в меховой куртке, боковой карман которой оттопыривала бутылка. Увидев Гессов, он быстро сделал несколько глотков и, размахнувшись, метнул пустую бутылку через перила.

— Ты что, в своем уме? — поразился Гесс.

Лей заглянул через решетку и махнул рукой:

— В этом «гнездышке» с голоду подохнешь. Я замерз.

Рудольф и Эльза переглянулись. Они еще днем заметили, что Роберт пьет и останавливаться не собирается. Было ясно, что с Гретой вышла у него очередная размолвка, и все-таки… Напился он впервые за семь лет.

Посмотрев на них, Лей снова махнул рукой:

— Вот только объяснений не нужно бы! Лучше меня сейчас оставить.

На веранду начали спускаться остальные. Рассевшись по машинам, длинной вереницей быстро седеющих «Мерседесов» выехали на шоссе.

Машины ползли медленно; дорога после расчистки была скользкой, но мощные моторы неутомимо вытягивали кортеж к цели. Неожиданно одну из машин круто занесло, и она багажником врезалась в огромный сугроб, насыпанный дорожными рабочими, и наполовину накрылась им, как шапкой. В этом автомобиле за рулем сидел шутник Лей, а на заднем сиденьи — Магда Геббельс и несколько коробок с пластинками.

Лей, приоткрыв дверцу, посмотрел на крышу и, сев опять за руль, дал задний ход, после чего «Мерседес» зарылся в снег окончательно. Все вылезли и побежали к почти исчезнувшей из виду машине. Первым примчался Геббельс. Он кое-как открыл заднюю дверцу, чтобы помочь Магде выбраться, но Лей снова дернул машину, отчего порядочный слой снега съехал на Йозефа и буквально забил его в салон.

Гитлер и остальные с недоумением глядели на ерзавший сугроб — Лей то и дело заводил мотор, «Мерседес» дергался; снеговая шапка наконец развалилась; в машине барахтались, и из нее доносились какие-то звуки.

Гесс и Шпеер попытались помочь открыть дверцы, но тоже были погребены.

— Прекрати дергать мотор! — кричал Геринг Лею, тоже стараясь проникнуть к дверцам.

Наконец мужчины вытащили хохочущую Магду. Геббельс выкарабкался сам, красный и злой, но, взглянув на нее, стал хохотать и он.

Общими усилиями «Мерседес» вытянули из сугроба на шоссе. Кортеж продолжил путь.

Лей задержался, сказав, что догонит, только перенесет ящики с пластинками в машину Гессов. Рудольф с Эльзой поняли, что он просит их остаться.

— Без объяснений мне все равно не обойтись, а здесь как раз удобно, — сказал он, машинально смахивая перчатками снег с крыла «Мерседеса». — У Гессов ведь врожденная любовь к формулировкам. Но… может быть, тебе все ясно? — Он лишь на мгновенье поднял на Эльзу глаза.

— Роберт, но у вас с Гретой уже бывало… — начала она.

— Бывало, да закончилось. Она больше не вернется ко мне. То есть она, может быть, и вернется, если я… взорву Коричневый дом. Или объявлю по радио, что выхожу из партии и начинаю войну. Или объясню немецкому рабочему классу, что евреев обижать нехорошо. Или застрелюсь на трибуне. Вот тогда она вернется.

Он достал из-за пазухи коньяк, сделал глоток и швырнул пустую бутылку через поваленное ограждение вниз.

— Ты собираешься и дальше здесь пить или все-таки поедем? — предложил Гесс.

— Я не поеду. Я уже внес свой вклад в примирение супругов. С меня достаточно.

— Роберт, Грета сама тебе все это сказала? — тихо спросила Эльза.

Лей усмехнулся:

— Она сказала, что хочет услышать правду. Но я уже давно понял, что для нее правда — ее принципы, а для меня — мои чувства.

— Что же ты ей сказал? — Гесс подошел к нему вплотную. — Что ненавидишь евреев? Что еврей — всегда проблема и всегда — зло? Что из-за еврея ты едва не потерял сына?!

— Роберт! Неужели ты… обвинил ребенка? — не поверила Эльза.

Лей резко вскинул голову. Он почти минуту, прямо и вопросительно, смотрел в глаза Гесса, и Рудольф с трудом выдержал этот взгляд.

Вопрос Эльзы был обращен и к нему.

…Ответ на него — прямой и ясный — лежал в одной из папок, представленных на рассмотрение в «бюро Гесса», как в высшую инстанцию, принимающую решения от имени фюрера.

Леонардо Конти отказался от руководства «программой эвтаназии», получив у фюрера письменное разрешение. Дело передали Филиппу Боулеру, члену имперского Сената культуры и автору книги «Гениальный Наполеон — светящийся след кометы». Боулер подписи фюрера не просил, однако от еврейских детей принципиально отказался, обосновав это тем, что инвалидов и умственно отсталых среди них единицы и не следует «еврейский вопрос» смешивать с медицинской программой. Было ясно, что Боулер просто выговаривает себе право на «чистую медицину», и Гесс наложил резолюцию: «Удовлетворить потребность в материале партией белых мышей и кроликов». Боулер иронию понял и затих.

А папка продолжала лежать в столе. Считая проблему с эвтаназией улаженной, Борман положил в нее другой документ — о «гуманизации процесса»: