…Из письма епископа Лимбургского в имперские министерства — внутренних дел, юстиции и по церковным делам (1941 год):
«Примерно в восьми километрах от Лимбурга, в маленьком городке Хадамар, на холме, возвышающемся над городом, имеется здание, которое прежде использовалось для различных целей, но теперь оно является инвалидным домом. Это здание было отремонтировано и оборудовано как место, где, по единодушному мнению… осуществляется предание людей „легкой смерти“. Этот факт стал известен за пределами административного округа Висбаден… Несколько раз в неделю автобусы с довольно большим числом жертв прибывают в Хадамар. Окрестные школьники знают этот автобус и говорят: „Вот снова идет ящик смерти“.
После прибытия автобуса граждане Хадамара видят дым, поднимающийся из трубы, и с болью в душе думают о несчастных жертвах, в особенности когда до них доходит отвратительный запах.
В результате того, что здесь происходит, дети, поссорившись, говорят: „Ты сумасшедший, тебя отправят в печь в Хадамар“».
А таким был ответ Гиммлера, посланный им партийному судье Буху:
«…Если эти мероприятия становятся столь публичными, как явствует из вышеизложенного, значит, в их проведении допускаются ошибки».
Лей вернулся в приемный кабинет. Он отсутствовал двадцать минут. Фрау Штольманн он сказал следующее:
— Прошу прощения, срочные дела. Но я обдумал ваш случай. Видимо, произошла ошибка. Я говорю только о вашем ребенке. Каждый случай нужно рассматривать отдельно. Медицинские работники, увозившие вашего мальчика, обязаны были разъяснить вам гуманную цель государства облегчить родителям уход за инвалидами. В случае же вашего твердого решения взять все проблемы по уходу на свою семью они должны были предложить вам написать соответствующее заявление, подтверждающее это решение. Вы писали такое заявление?
— Я писала… Я хотела объяснить, что мы сами…
— В таком случае, вам не о чем… волноваться, фрау Штольманн. В этом случае вашего сына забрали… на профилактический осмотр. Сегодня или завтра его вам вернут. Вот телефон моего секретаря. Если завтра у вас возникнут вопросы, позвоните.
Лей встал. Она тоже вскочила. Ее лицо все светилось надеждой. Если бы не разделявший их дубовый стол, она бы к ногам его бросилась. Но рейхсляйтер, кивнув, снова сел и взял какую-то бумагу. Она вышла на цыпочках, боясь помешать ему…
Приступы заикания рейхсляйтер все же преодолел и говорил с фрау, споткнувшись лишь два раза. Самочувствие между тем продолжало ухудшаться. Прием он закончил по плану. Первое выступление тоже прошло более или менее благополучно. Однако во время второго Лей порой с трудом понимал, что говорит. Язык работал по привычке, сам по себе, отдельно от остального организма.
Закончив говорить, он спросил сопровождавших его секретарей, что осталось у него на сегодня. Оказалось, до визита в министерство — еще открытие школы «Эстетики и Ремесла» и Детского театра на Линден.
— Быстро достаньте мне аспирина, побольше, — велел Лей.
Открытие школы (конечно, его имени) — это с утра собранные дети, нервное ожидание родителей, толпа районного начальства, живые цветы… Из-за жара, должно быть, он вдруг пожалел именно цветы. Он вообще не любил срезанных цветов: они его чем-то беспокоили. А детский театр — еще сложней. Настоящий, со специально выстроенным репертуаром для малышей от трех лет до подростков шестнадцати. Сколько нервов ему стоило не подпустить к этому делу геббельсовских «интеллектуалов»! Сам рейхсминистр до сих пор еще не успокоился и продолжает источать яд. Хотя и догадался, конечно, отчего Лей так стойко «держит оборону». Впервые в серьезном деле приняла живейшее участие Маргарита: составляла репертуар, писала инсценировки, знакомилась с актерами… Геббельса пригласили на торжественное открытие, и сейчас Лей вспомнил об этом с большим облегчением: можно будет хотя бы помолчать.
— Шеф, давайте я вас подменю, — решительно предложил Рудольф Шмеер. — Вам нужно ехать домой.
— А ты откуда здесь? — удивился Лей.
— Мне звонил Ширах. Сказал, что вы… — он запнулся, — не в форме и лучше в школу вам… — Он снова запнулся, не желая подставлять имперского руководителя молодежи Бальдура фон Шираха, который, также собираясь посетить торжественное открытие школы «Эстетики и Ремесла», пожаловался заместителю вождя ГТФ, что его шеф настолько пьян, что…
— …что для работяг это, может быть, и приемлемый стиль общения, но для детей, Руди, согласись…
— Не говори вздор! — резко оборвал его Шмеер. — Я сейчас приеду.
Он приехал и, понаблюдав Лея, решительно предложил ему ехать домой.
— Ты-то хотя бы веришь, что я не пил? — пробормотал Лей с полным ртом таблеток аспирина. Свита стояла тут же, в ужасе от такого варварского способа самолечения, но никто, конечно, и пикнуть не посмел.
— Вы больны совсем, — печально отвечал Рудольф.
— Да, болен и не пойму чем. Ладно, в школу отправляйся сам. А чтобы ничего не отменили — пусть будет имени фон Шираха. Так и объявишь. Будет ему сюрприз. Только «фон» не забудь.
Шмеер улыбнулся. Вождь Трудового Фронта сделался уже настолько популярен в рейхе, что добавить популярности ему могла теперь лишь скромность.
Через полчаса Рудольф Шмеер (недаром помимо прочих должностей он занимал также пост руководителя имперских съездов) произнес эффектную речь, в конце объявив, что школе присваивается имя Бальдура Шираха, а пока тот приходил в себя от удивления, рассказал аудитории о том, как маленький Бальдур любил литературу и театр, как он участвовал в домашних спектаклях, сочинял стихи и проч. и проч.
В это время мокрый, как мышь, Лей сидел на залитой софитами сцене и вместе с переполненным залом слушал Геббельса, произносившего речь. Пригоршня аспирина сделала свое дело — жар резко спал, упало и давление; в голове сделалось настолько невесомо, что все мысли словно впервые рождались. Одна такая «новорожденная» сообщила ему о том, что вдохновенно болтающий Йозеф Геббельс и тупо безмолвствующий Роберт Лей, в сущности, самые большие здесь неудачники, потому что славное любопытное дело проходит мимо них, не увлекая как остальных, не позволяя расслабиться… А что же увлекает, что заставляет «расслабиться» до потери здравого смысла? Он вспомнил, как смотрела на него Маргарита, там, в горной гостинице, когда он рассвирепел из-за какой-то интриги Геринга. Вторая мысль у него родилась как вопрос: а что хорошего приносит реализованное честолюбие? Если и приносит, то этому малому хорошему все равно не пробиться сквозь заросли плотских желаний, вечного нетерпения, злости, иронии над собой, жажды власти…
Власть! Власти у него теперь, как у алкоголика, сидящего перед винным морем… Выпей море, старина Бобби, выпей море!
Сколько таких морей, и перед каждым свой «алкоголик»… и пьет, пьет… Геринг, тот вообще скоро лопнет.
Он невольно усмехнулся и — о, ужас! — вслед за ним постепенно улыбнулся весь зал. Геббельс, в эту минуту говоривший о патриотизме, этой плавно растекающейся улыбки не понял, но тоже улыбнулся. Настроение у Йозефа было превосходным: Лида, его любовь, ждала в уютном особнячке на окраине Берлина, и он стремился к ней всею душой.
Для открытия театра был подготовлен спектакль по сказкам Ганса Христиана Андерсена (инициатива и инсценировка Маргариты), и Лей некоторое время смотрел его вместе с залом, пока свита ни начала топтаться вокруг и покашливать, мешая всем. Из министерства экономики позвонил свирепеющий Геринг и сказал Лею, чтобы заканчивал свои «культпоходы» и ехал немедленно.
На сегодняшнее заседание был приглашен и партийный казначей Шварц, на которого вновь было пошел в атаку Гиммлер, этим летом окончательно разделивший службы СС и СД и приказом от 1 июля 1937 года оформивший функции последней. Несколько лет назад скупердяй Ксавье Шварц (а не скупердяй на такой должности и не нужен!) с относительным успехом отбился от Гиммлера, назвав «домашнюю полицию» (СД) «частным предприятием» рейхсфюрера, которое тот сам и должен оплачивать. Все, что Гиммлеру тогда удалось, — это выклянчить «временное распоряжение» Гесса на 80 тыс. марок в месяц от имперского руководства НСДАП; остальные взялась выплачивать канцелярия фюрера. Но средств оказалось слишком мало для быстро разрастающегося аппарата СД. Помог Борман. Он подтолкнул Гесса, и тот подвиг фюрера на финансирование «домашней полиции» рейхсфюрера из «Фонда имени Адольфа Гитлера», учрежденного крупнейшими монополистами Германии, которым распоряжался лично Адольф. Но опять оказалось недостаточно! Недавно тихоня Хайни договорился со Шварцем, что партийную кассу больше трясти не станет, за что Ксавье поддержит его в решении вопроса о включении бюджета СД в смету государственных расходов рейха.
