Именно он и разбудил хозяина: в своем забытьи Баг почувствовал, как Судья Ди вздрогнул всем телом, потом вскочил и принялся топтаться по его человекоохранительским ногам.

Баг вынырнул из черного глухого сна и спросонок по привычке положил руку на лежавший в изголовье меч – тот самый “Разящий дракон”, с которым теперь ни на миг не расставался. Тут же мысленно одернул себя: что за несообразность! хвататься за меч в самом сердце империи, в двадцати минутах хода от императорских чертогов! Но что-то в комнате было не так, что-то тревожило Бага… и он не стал снимать руку с меча.

Стояла темень – человекоохранитель плотно занавесил все окна, чтобы непрерывное мерцание огней живущей ночной жизнью столицы не мешало спать. Было так темно, что ланчжун с трудом нашарил взглядом силуэт Судьи Ди: кот стоял напрягшись – непонятно, то ли вот-вот прыгнет, то ли, наоборот, даст деру, – и пристально смотрел в угол комнаты, туда, где между небольшим буфетом и одежным шкапом стояли, помнил Баг, два покойных кресла и между ними низкий столик с газетами. Сейчас кресел было не видно, однако же Судья Ди пристально уставился именно туда

– Что такое? – хриплым шепотом спросил у кота Баг, садясь на ложе и потянувшись к Судье Ди; коснулся спины хвостатого: тот вздрогнул, дернул хвостом, но взгляда от кресел не отвел; а шерсть между тем стояла на коте дыбом. – Что случилось, Ди? – Баг, не выпуская меча, спустил ноги на пол; откинув теплое одеяло, легко и бесшумно встал. Вгляделся.

И тут же взялся за рукоять – от одного из еле различимых кресел отделилась невысокая фигура. Шагнула к Багу. Судья Ди коротко, угрожающе зашипел.

Баг машинально потянул меч из ножен – слегка, цуня<Цунь – немногим более трех сантиметров. > на три-четыре, хотя фигура застыла недвижимо при первых же звуках вразумляющего предупреждения, изданного хвостатым фувэйбином. Баг незаметно подобрался, готовясь к любому развитию дальнейших событий: он был готов отпрыгнуть практически в любую сторону, перескочить через ложе и, оставив его между собой и нежданным ночным гостем, занять выгодную позицию у окна и выхода в умывальную комнату, в конце концов – пустить в ход “Разящий дракон”, коли иначе будет никак невозможно; однако темная фигура стояла все так же недвижимо.

– Кто вы, преждерожденный? – глухо спросил Баг. – Кто вы и какого Яньло вам тут надобно среди ночи? – Меж тем Судья Ди выгнул спину и слегка присел: казалось, кот отчаянно хочет прыгнуть на незваного гостя, но какое-то сомнение удерживает хвостатого от этого шага.

Молчание было им ответом.

Но мгновение спустя темная фигура медленно, нерешительно что ли, подняла обе руки – пустыми ладонями вперед; лицо засветилось бледным, неживым светом.

Девушка!.. Ханеянка прекрасной наружности, бледная как мел, с насурьмленными бровями, густо подведенными глазами, а глаза большие-большие – глазищи! – горят невыразимой тоской. Красные, обильно напомаженные губы дрогнули, шевельнулись, тонкое лицо исказилось гримасой то ли боли, то ли отчаянья: девушка словно что-то пыталась сказать, но не могла. Губы шевельнулись сызнова, уже увереннее, произнося беззвучно какие-то слова, – но Баг никогда не умел читать по губам, хотя подобные специалисты были в Александрийском управлении, и ничего не понял. Это удивительно бледное лицо – можно даже сказать, выбеленное, словно у исполнителя роли злодея с подмостков ханбалыкской драмы (но в ту минуту Баг готов был поклясться, что белила здесь вовсе ни при чем), – это белое лицо приковывало к себе взгляд ланчжуна безысходным страданием, а немые движения губ казались ему исполненными такой нечеловеческой мольбы, что александрийский человекоохранитель невольно ослабил хватку и меч скользнул в ножны.

Девушка снова легко развела руками, невесомо встрепенулись ставшие видными в неверном свете, струившемся от ее лица, широкие рукава дорогой одежды: неукрашенного уточками-неразлучницами тюлевого верхнего халата, – и отступила на полшага; низко поклонилась Багу, а потом, отдельно, – фувэйбину Александрийского Управления внешней охраны Судье Ди.

– Ладно, – проговорил негромко Баг и осторожно положил меч на ложе, недалеко впрочем, чтобы без труда подхватить при надобности. – Слушаю вас, драгоценная преждерожденная.

Гостиница “Шоуду”,

22-й день первого месяца, первица,

утро

Спустившись утром в гостиничную трапезную, Баг спросил традиционный ханбалыкский завтрак для себя и молока для Судьи Ди. В роскошном трапезном зале – выполненном в традиционном для восточной столицы духе: маленькие столики для двоих-троих, много четырех едоков, ровными рядами расположившиеся вдоль низких, по плечо, деревянных, изукрашенных искусной резьбою перегородок, создававших иллюзию уединенности, – было малолюдно. Баг проснулся довольно поздно и по своим меркам, а уж для ханбалыкцев время настало самое дневное, рабочее, они вообще ранние пташки, эти ханбалыкцы. И то: “Поднимающийся на рассвете угоден духам предков и имеет больше времени служить родителям”, – писал в двадцать второй главе “Бесед и суждений” Конфуций.

Лишь несколько человек – по виду таких же, как и сам Баг, приезжих, – неторопливо вкушали утреннюю трапезу, или, как говорят столичные жители, чифанили<От китайского чи фань – “есть рис”; поскольку испокон века китайский народ был озабочен проблемой питания, основной едой всегда считался именно рис, а прочие блюда, в том числе мясные, рассматривались как закуска к рису, без которой при необходимости можно обойтись и вовсе. >, а в дальнем углу четверка богато одетых преждерожденных что-то горячо обсуждала, дымя длинными ханьскими трубками и маленькими глоточками попивая чай.

Проследив за прислужником, понесшем курильщикам очередной чайник кипятку, Баг обратил взор на стол перед собой. Ну конечно – хочешь завтракать, как принято в Ханбалыке, будь готов к небольшому испытанию: к чашке жидкой рисовой каши с горсткой маринованных овощей, паровой пампушке и соевому молоку на закуску.

Все это, вне сомнения, крайне полезно для желудка, но Баг всегда искренне недоумевал, отчего ханбалыкцы и – шире – вообще ханьцы, имея одну из самых впечатляющих по разнообразию блюд и вкусов кухню в мире, так издеваются над собой во время завтрака, почему едят по утрам эту вот безвкусную кашицу, прямо скажем, дрянь, а не кашу, зачем грызут совершенно пресную пампушку-маньтоу и запивают в лучшем случае соевым молоком, также весьма специфическим на вкус, а то и просто рисовым отваром. Баг несколько раз спрашивал знакомых, отчего они так не любят себя по утрам, но так и не смог получить вразумительный ответ; более того, у Бага создалось впечатление, что его вопрос заставил и самих спрошенных впервые задуматься – а отчего так. Лишь один Кай Ли-пэн, человек, склонный к отвлеченным рассуждениям и неожиданным выводам, немного подумав, ответил Багу, что да, мол, мы так завтракаем, но зато как вкусно потом обедаем и ужинаем! Все в этом мире так или иначе построено на столкновении противуположностей, глубокомысленно изрек Кай, противуположности делают жизнь насыщеннее, позволяют стремиться к иному, к большему, у каждого человека должна быть возможность испытать себя, вот хотя бы съесть на завтрак такую кашицу… А вообще – не спрашивай, такие у нас обычаи. Вот она – сила обычаев! – подумал тогда Баг. Обычаи Баг всегда чтил, на обычаях память народная держится, и оттого ланчжун в каждый приезд в восточную столицу непременно во всем старался подражать ее коренным обитателям. В конце концов, что такое эта каша “чжоу” – всего лишь местный обычай, это ненадолго, всего на несколько дней…

Сегодня, однако ж, Баг глотал кашу, не замечая ее вкуса – вернее, его отсутствия. Даже самый острый плов, даже самое пряное шуаньянжоу ему нынче показались бы безвкусными… Из головы не шло ночное происшествие.

Теперь, когда зимнее ханбалыкское утро осветило землю пронзительными лучами холодного, высоко застывшего в ледяной синеве солнца, ночная гостья казалась ему едва ли не сном; покончив с кашею, Баг прислушался к себе и нашел, что, наверное, все это ему просто пригрезилось. Наверное, он недооценил тяготы перелета – все же восемь часов в кресле, пусть и удобном, это восемь часов; а может, к этому добавляется уже и возраст. Не мальчик я уже, совершенно не мальчик.